Лексические стилистические средства в рекламе женских глянцевых журналов

Азарова Елизавета Петровна — Студент, Северо-Кавказский федеральный университет, Ставрополь, Россия

Англоязычная реклама женских глянцевых журналов занимает ключевое место в информационном пространстве, что повышает интерес исследователей к рекламному тексту, а также к стилистическим средствам, которые используются для достижения максимальной экспрессии.

Наиболее востребованными гламурными изданиями в XXI в. являются глянцевые журналы. Исследователь В. П.   Смирнова рассматривает глянцевый журнал как «журнал, который рассчитан на определенную читательскую аудиторию и основной целью которого является формирование определенного стиля жизни у читателя и помощь в достижении успеха путем освещения различных аспектов деятельности» [13, c.   56]. По мнению Е. А.   Витлицкой, «глянцевый журнал — это энциклопедия гламурной жизни, идея гламура навеяна просвечивающими сквозь страницы модных журналов современными мифами» [4, c.   38]. Женские глянцевые журналы классифицируются по содержательной направленности: уход за лицом и телом, домохозяйство, устройство семьи, путешествия, карьера, также затронуто формирование определенного образа жизни, характеризующегося подчиненностью временным циклам (неделя делится на будни и уикенды, в году есть еще праздники и время отпуска) [4]. Так, М. Ю.   Горбунова выделяет еще одну характерную особенность глянца — псевдодраматизацию жизни [5]. Этот эффект возникает вследствие появления на журнальных страницах многочисленных «женских историй» в рубриках под названием «Крик души», «Признание» и т. п. Сложность жизни доказывается посредством подглядывания в чужую жизнь (интервью со звездами, вымышленные жизненные истории так называемых «простых» женщин, письма в редакцию) [5, c.   39]. Существуют также такие жанры, как душевное доверительное интервью и «исповедь», формирующие спектр женских эмоций и поведенческих реакций [4, c.   40]. Таким образом, анализируя содержательную сторону глянцевых журналов, можно безошибочно представить образ, к которому должна стремиться, по мнению авторов статей, современная женщина. Многие исследователи подчеркивают, что основная функция любого глянцевого журнала — сформировать и скорректировать представления людей об идеальной и успешной жизни [5, c.   44]. Слияние двух каналов восприятия — тактильного и визуального (познавательного просмотра журнала) — акцентирует внимание на тех деталях, которые согласуются с идеальными представлениями о жизни [5, c.   47].

Анализ приведенных выше определений констатирует, что большинство исследователей определяют глянцевые журналы как форму массовой коммуникации, так как они относятся к одной из форм воздействия на целевую аудиторию. При этом подобного рода тексты занимают промежуточное положение, поскольку содержат несколько видов информации. По мнению Н.   С. Валгиной, «объем когнитивной информации, содержащейся в глянцевых журналах, довольно велик и выступает не только для ознакомления с информацией, но и для воздействия на читателя» [3, c.   56]. И.   С. Алексеева констатирует, что «когнитивная информация является инвариантным компонентом данного текста, остальные компоненты являются составляющей частью когнитивной информации» [1, c.   248]. Именно когнитивная информация помогает реципиенту выявить основную характеристику описываемого бренда, товара или услуги [8]. Оперативная информация в глянце побуждает к определенному действию, в данном случае — к приобретению товаров или услуг (путем применения различных побуждающих глаголов — формы глагольного императива, модальных глаголов, инфинитива со значением императивности) [2]. За оценку качества приобретенного товара в глянце отвечает эмоциональная и эстетическая информация. Так, Т. Л.   Мурза утверждает, что эмоциональная и эстетическая информация является результатом взаимодействия оценки, эмоции и интенсивности по отношению к описываемому товару или услуге [8]. Также Т. Л.   Мурза подчеркивает, что «интенсивность и эмоциональность помогает передать субъективное отношение адресанта… к предметам действительности и оказать прагматический аспект на получателя сообщения (покупателя глянцевого журнала)» [8, c.   67]. Таким образом, комбинированный тип информации, заложенный в глянцевом тексте, отличает его от остальных типов средств массовой информации.

Так как глянцевые журналы являются контаминированным явлением гламура, по отношению к читателям применяется стратегия призыва к приобретению товара или услуги [6]. В. В.   Ученова утверждает, что «реклама глянцевого текста — это отдельное ответвление массовой коммуникации, в котором создаются и распространяются информативно-образные, экспрессивно-суггестивные тексты, адресованные группам людей с целью побудить к нужному рекламодателю поступку» [14, c.   9]. Каждый материал на страницах глянцевых журналов предполагает продвижение определенной повседневности [14]. Так, О. О.   Савельева выделяет особую специфику рекламного сообщения: целевая аудитория (реклама глянца рассчитана только на тех, кто может позволить себе приобрести рекламируемый товар или в крайнем случае накопить на него); реклама является пролонгированной (потребитель покупает выпуск глянцевого журнала; например, периодичность выхода журнала — один раз в месяц, следовательно, он может открывать журнал более двух раз в месяц и видеть там рекламу не единожды); технология печати (реклама в глянце отличается особой яркостью, разнообразием цветовой гаммы, качеством бумаги (можно встретить «пробники рекламируемого товара»)); доступность для массового читателя [10]. Также стоит обратить внимание, что рекламное сообщение в журнале воздействует на психологию потребителя: наличие тематических разделов (предпочтение той или иной целевой аудитории); использование особой цветовой гаммы (акцент на определенном рекламируемом товаре); объем информации (потребитель приобретает глянцевые журналы для того, чтобы получить информацию о трендовых товарах услугах) [10]. О. О.   Савельева подчеркивает, что «из-за узкой специализации некоторых изданий большинство читает рекламу в глянце с таким же интересом, как и обычные статьи или заметки» [10, c.   138].

Стоит отметить, что реклама в глянцевом журнале отличается функциональными особенностями [9]. Так, А. Н.   Назайкин постулирует, что «современные условия рынка СМИ требуют от издателя глянцевого журнала научно обоснованной стратегии и необходимых методов продвижения издания среди потенциального читателя» [9, c.   165]. Продвижение рекламного сообщения в глянцевом журнале воздействует как механизм непосредственного информирования, убеждения и стимулирования покупателей приобрести тот или иной товар или продукт [13]. В. П.   Смирнова отмечает, что «реклама направлена на привлечение как можно большего числа потребителей путем создания запоминающегося образа, который будет у всех на слуху» [13, c.   89–93].

Таким образом, реклама в глянцевых журналах, безусловно, выполняет свое назначение; более того, она эффективна для целевой аудитории [8]. Т. Л.   Мурза констатирует, что «реклама — неотъемлемая часть глянцевого журнала, журнал не будет тем, каким его позиционируют с рекламным сообщением: “модная библия”» [8, c. 106]. Рекламируемые бренды взаимодействуют с глянцевыми журналами: рекламные сообщения финансируют глянец, а бренды достигают пика популярности [8].

Максимальная степень взаимодействия глянцевого журнала и рекламы достигается с помощью экспрессивных стилистических средств. Как отмечает У. Уэллс, «в современном безумном мире СМИ большая часть глянцевых изданий пытается привлечь внимание, стараясь перекричать и переговорить друг друга» [15, c.   239]. Достижение глянцевых журналов в данном случае заключается в оригинальности заголовка, использовании эхо-фраз и т. д. Также при создании глянцевого текста используются различные лексические приемы. Е. В.   Семенова под лексическими выразительными средствами понимает «средства, которые функционируют в языке для эмоциональной интенсификации высказывания, используются для усиления выразительности высказывания» [11, c.   33]. К лексическим средствам выразительности относятся: метафора, метонимия, каламбур, олицетворение, неологизмы [11]. Ведущее место среди лексических средств занимает метафора, под которой мы понимаем «скрытое сравнение, осуществляемое путем применения названия одного предмета к другому и выявляющее таким образом какую-нибудь важную черту второго» [2, c.   124]. Именно метафора способна образно и лаконично представить рекламируемый товар [10]. И. В.   Арнольд подчеркивает, что «метафора является действенным приемом, завуалировано воздействуя на психику человека» [2, c.   124]. Ключевая особенность метафоры — принцип языковой емкости, которая необходима для текстов глянцевых журналов [7]. Рассмотрим пример рекламы туши для ресниц от Max Factor:

Two coats of the stuff make you look like you're wearing false lashes — super long and dark ones, at that. And if you flutter them at anyone, you're guaranteed to set hearts racing.

В данном примере автор рекламы описывает свойство туши. Простая когнитивная метафора to set hearts racing выполняет эмоционально-оценочную функцию, что является средством воздействия на покупателя, поскольку подчеркивает, что благодаря данной туши вы заставите биться сердца быстрее.

Также не менее частотным по употреблению стилистическим средством в тексте глянцевого журнала является эпитет. По мнению А. П. Сковородникова, эпитет — это «разновидность тропа, основанная на переносе значения, образное, экспрессивное, стилистически значимое слово или словосочетание в синтаксической функции определения или обстоятельства (реже сказуемого)» [12, c. 189]. Рассмотрим пример рекламы лака для ногтей Miraclegel от SalleyHansen:

Life-proof polish.

В данном примере было описано качество лака, который способен долго держаться на ногтях без каких-либо повреждений. Таким образом, автор акцентирует внимание на качестве продукта при помощи сложного эпитета life-proof. Мы можем сказать, что эпитеты выполняют воздействующую функцию, обращая внимание покупателей на продукт и побуждая их тем самым к его покупке.

В ходе исследования также был выявлен такой стилистический прием, как сравнение — «троп, посредством которого мы сопоставляем два предмета, персонажа, явления и т. д.» [2, c. 75]. Рассмотрим пример p ure s ilk — рекламу станков для бритья:

For legs like pure silk.

С помощью данного лозунга автор передает мысль, что только после приобретения данного продукта ваши ноги станут похожи на шелк. Сравнение like pure silk придает рекламному лозунгу экспрессивность. Такое описание эффекта создает в сознании цельный образ от использования рекламируемого продукта, провоцируя на его покупку.

Также были выявлены случаи использования градации, под которой мы понимаем стилистический прием , предполагающий «такое расположения слов и фраз, в котором каждое последующее слово и фраза содержат усиливающее (реже уменьшающее) значение» [7, c. 50]. Градация в рекламе глянцевых журналов усиливает качество с каждым последующим элементом, укрепляя положительные ассоциации и конкретизируя отдельные качества [2]. Рассмотрим пример градации в   рекламе расчески от фирмы NYX:

If this sounds even slightly familiar, please allow me to introduce you to detangling brushes, which manage to glide through knots without tugging, snagging, or breaking off your hair.

Использование градации to glide through knots without tugging , snagging , or breaking off your hair носит информативный характер: показывается, что расческа будет скользить, не дергая, не цепляясь и не вырывая волосы, что создает у реципиента благоприятное восприятия товара.

Также в рекламных текстах используется олицетворение, под которым мы вслед за И. В. Арнольд понимаем «стилистический прием, который состоит в перенесении свойств человека на отвлеченные понятия и неодушевленные предметы» [2, c. 128]. И. В. Арнольд утверждает, что механизм создания образа в олицетворении в общем аналогичен метафорическому процессу. В олицетворениях имеются имплицитные (неявные, скрытые) характеристики предмета, то есть эпитеты, у которых определение неодушевленного предмета является человеческой характеристикой. В рекламе наиболее часто в форме олицетворения выступают действия, то есть неживой предмет действует как живой [2]. Рассмотрим пример рекламы одежды марки Prado:

Don't let a rainy day take away from your fabulous outfit — wear a coat that lets it shine through!

В данном примере олицетворение don't let a rainy day take away показывает, что даже дождливая погода не позволит испортить ваш превосходный наряд (в буквальном переводе — «дождь не заберет ваш сказочный наряд»). Данный стилистический прием выступает в качестве имплицитной характеристики предмета. Также олицетворение в данном предложении носит мнемоническую функцию, которая позволяет реципиенту запомнить уникальные качества продукта.

Стилистические средства являются основными актуализаторами экспрессивной информации в рекламе глянцевых журналов. Так, для глянцевых журналов любого типа характерно использование различных игровых приемов, что непосредственно связано с привлечением целевой аудитории. В нашем исследовании стилистические средства были изучены и проанализированы на лексическом уровне. Стоит отметить, что данные языковые приемы помогают достичь основополагающего принципа создания текста глянцевого журнала: на минимальном отрезке текста достичь максимальной экспрессии.

Библиографический список

1.    Алексеева  И. C . Введение в переводоведение. М.: Академия, 2011. 194 с.

2.    Арнольд И. В. Стилистика. Современный английский язык. М.: Флинта: Наука, 2002. 384 с.

3.    Валгина Н. С. Теория текста. М.: Логос, 2003. 231 с.

4.    Витлицкая Е. А. Женские издания. М.: КомКнига, 2005. 276 с.

5.    Горбунова М. Ю. Реклама. Теория. Практика. Улан-Удэ: ВСГТУ, 2008. 80 с.

6.    Кохтев Н. Н. Реклама: искусство слова. Рекомендации для составителя рекламных текстов. М., 1997. 189 с.

7.    Кухаренко В. А. Практикум по стилистике английского языка. М.: КомКнига, 2008. 246 с.

8.    Мурза Т. Л. Реклама женских глянцевых журналов как социально-психологический феномен // Вестник Моск. ун-та. Серия 18 «Социология и психология». 2001. № 3. 106–112 с.

9.    Назайкин А. Н. Реклама сильна идеей // Журналист. 2003. № 2. С. 140.

10.  Савельева О. О. Реклама хорошая, плохая, социальная // Человек. 2002. № 1. С. 143.

11.  Семенова Е. В., Немчинова Н. В. Стилистика английского языка: Уч. пос. Красноярск: Сибирский федеральный ун-т, 2017. 104 с.

12.  Сковородников А. П. Экспрессивные синтаксические конструкции современного русского литературного языка. Томск, 1981. 254 с.

13.  Смирнова В. П. Реклама женских изданий. М.: Флинта: Наука, 2000. 135 с.

14.  Ученова В. В. История рекламы. СПб.: Питер, 2003. 304 с.

15.  Уэллс У., Бернет Дж., Мориарти С. Реклама: принципы и практика: Пер. с англ. СПб.: Питер, 1999. 736 с.

Лингвистические средства перевода исторического романа Barry Unsworth “MORALITY PLAY” в целях адекватной передачи картины мира средневековой Британии

Автор: Петрова Анастасия Александровна, студентка 5 курса ГОУ ВПО "Дальневосточная Государственная социально-гуманитарная академия", г. Биробиджан

Статья подготовлена для публикации всборнике «Актуальные вопросы переводоведения и практики перевода».

Обращение к анализу картины мира художественного произведения обусловлено поиском объективного метода, позволяющего приблизиться к решению сложной проблемы понимания и интерпретации текста. Язык понимается как неотъемлемая часть когнитивной системы, обеспечивающей познавательную и мыслительную деятельность человека. Это объединяет когнитивную лингвистику, лингвокультурологию и переводоведение как науки, исследующие ментальную деятельность человека.

Перевод исторических произведений составляет особую трудность. При переводе исторических произведений, переводчик возлагает на себя ответственную миссию, поскольку его перевод будет являться «мостом» между разными эпохами, и читатель будет воспринимать прошлую эпоху настолько правильно, насколько достоверно и умело ему преподнесут представление о ней. Лингвистические средства перевода исторического романа являются теми «кирпичиками», на которых стоит «мост», теми средствами, которые позволяют наиболее достоверно и с пониманием узнать историю народа и языка минувшего времени в другой культуре. Кроме того, в историческом романе содержится достаточное количество историзмов и архаизмов, а они являются теми узами, которые связывают нас с культурной памятью языка. Таким образом, актуальность нашего исследования обусловлена рассмотрением картины мира средневековой Британии.

Посредством сравнительно-сопоставительного метода и лингвокультурного анализа мы выявили, что при переводе исторического романа Barry Unsworth «Morality Play», переводчик И. Гурова использовала нижеследующие приемы.

1. Трансформация:

– замена устаревшего компонента на межстилевой (нейтральный) компонент.

Оригинал: “The cur took advantage of the diversion to lick at his face and this licking pulled the mouth more open” [5, С. 3].

Перевод: Пес воспользовался случаем и облизал ему лицо, а облизывая, открыл рот пошире [4, С. 6].

Здесь, устаревшее в английском слово “cur”, на русский язык переведено словом нейтрального стиля “пес”. Эту замену можно считать правомерной, поскольку в русском языке не сохранился архаичный синоним данного слова.

– модуляция.

Оригинал: When Adam finally slept, God swayed forward on his stilts and raised his right hand and turned it quickly at the wrist in the sign of conjuring, and at this Eve dropped her shawl and stepped in her yellow wig and white smock into the brighter space, and was born [5, P. 42].

Перевод: Когда Адам наконец заснул, Бог на своих ходулях прошествовал вперед, поднял правую ладонь и быстро повернул ее в запястье в знак сотворения, и тут Ева сбросила шаль, вышла в своем желтом парике и белом балахоне на освещенное место и была рождена [4, С. 55].

В данном варианте, прослеживается следующее логическое развитие. “Сonjuring”, переводится как «молить», «заклинать», и на первый взгляд лучшим переводом кажется «знак мольбы», или «знак заклинания». Но из контекста, мы узнаем, что после того, как был проделан этот жест, родилась Ева, и поэтому, мы дополнительно обращаемся к внеконтекстуальным источникам. Далее мы узнаем, что существует жест Бога (как описано в книге Роллана Барта «Империя знаков», правая рука поднята и «перст Господень, чуть наклоненный вперед»), который издавна трактуется, как символ созидания, то есть сотворения. Предположительно переводчик именно так  и рассуждал, или  нашел другой путь – соотнес «заклинание» с «магическим ритуалом»,  после которого появилось,  «родилось» новое.

2. Эквивалентный перевод.

Оригинал: They knew me for a japer, not a demon [5, P. 43]. 

Перевод: Они знали, что я острослов, а не демон [4, C. 7].

3. Безэквивалентный перевод.

Оригинал: A square in early middle-age, bare-headed, wearing a coat of thin mail under a brown surcoat, came forward and spoke to the horse and calmed it [5, P. 29-30].

Перевод: Немолодой оруженосец с обнаженной головой и в легкой кольчуге под коричневым сюрко подошел к коню, заговорил с ним и успокоил [4, C. 39].

Здесь используется частичная транскрипция.

Кроме удачного использования средств перевода, мы также не можем не отметить ошибки, которые допустил переводчик. В таком виде перевода, как художественный перевод исторического романа, нужна большая филологическая подготовка переводчика. Если переводчик не знает особенностей эпохи, языковую картину мира, которую он воспроизводит, или же чрезмерно приравнивает ее к своей эпохе или картине мира, то читатель может войти в глубокое заблуждение в своих представлениях о ней.

Что же такое переводческая ошибка? Существуют разные подходы, при которых в качестве ошибки рассматриваются стилистические погрешности, искажение смысла и так далее. Мы будем использовать это понятие для всех типов ошибок.

При анализе найденных нами ошибок, мы пользовались классификацией ошибок взятой из работы Д.М. Бузаджи, В.В. Гусева, В.К. Ланчикова, Д.В. Псурцева «Новый взгляд на классификацию переводческих ошибок» [2]. 

Переводческие ошибки:

1)  Нарушения, связанные с денотативным содержанием текста.

– замены, связанные с денотативным содержанием текста.

Оригинал: The muscles in his calves and thighs showed prominently through the thin stuff of his hose[5, P. 4].

Перевод: Из-под тонких чулок выпирали мышцы голеней и бедер  [4, C. 7].

«Чулки» – ни в коем случае не являются «hose». Слово «hose» переводится, как «шоссы». Шоссы – часть мужского средневекового костюма, появившаяся в XII в., облегающие штаны из эластичного сукна. Вверху они прикреплялись шнурком к поясу плечевой одежды [3, C. 216].

Рекомендуемый вариант перевода: Под тонкими шоссами отчетливо просматривались мышцы голеней и бедер.

Оригинал: Straw and Springter and Stephen stepped out to begin the play, Straw dressed in a countrywoman’s bonnet with his kirtle padded out to make him boxom, Stephen in his own ragged jerkin – the one he had worn at our first meeting, when he had threatened me with his knife” [5, P. 89].

Перевод: Соломинка, Прыгун и Стивен вышли из нашего угла, чтобы начать представление. Соломинка в чепчике деревенской женщины, в платье с прокладками, которые придавали ему пухлость. Стивен в собственной рваной куртке – той, которая была на нем при нашей первой встрече, когда он угрожал мне ножом [4, C. 113].

Эти немотивированные замены можно было бы отнести не к нарушению денотативной информации, а к неточному воспроизведению фактической информации текста ПЯ, если бы не «платье с прокладками». Такой одежды не существует ни в русскоязычной картине мира, ни в англоязычной картине мира. «Kirtle» – киртл (обычно имеющее шнуровку нижнее облегающее платье с юбкой, которая клешится от бедра). Таким образом, при переводе слова «kirtle» лучше применить транслитерацию. Хотя и можно оставить «kirtle», как «платье», но без «прокладок», а с «подкладками».

 Боннет (фр. bonnet – шапка, шапочка) – это разновидность шапочки, которую носят и мужчины и женщины. «Чепчик, чепец – женский и детский головной убор. Представляет собой вязаный или шитый чехол, закрывающий волосы, может иметь завязки под подбородком» [1, C. 195]. Следовательно «чепец» и «боннет» разные вещи, так как «боннет» – это реалия Франции и Англии, а «чепчик» – России. Эквивалента нет, а это значит, что при переводе лучше использовать транскрипцию. 

Рекомендуемый вариант перевода: Соломинка, Прыгун и Стивен вышли из нашего угла, чтобы начать представление. Соломинка был в боннете деревенской женщины и киртле (платье) с подкладками, которые придавали ему пышность. Стивен – в собственном рваном джеркине, в том, который был на нем при нашей первой встрече, когда он угрожал мне ножом.

2)   Неточная передача фактической информации.

– замена.

Оригинал: To make my transformation complete I had to wear Brendan’s stained and malodorous jerkin and tunic and he had to be dressed in my clerical habit, there being no alternative to this exchange except the outlandish scraps of costume on the cart [5, P. 14].

Перевод: В довершение моего преображения я должен был облечься в грязные зловонные тунику и куртку Брендана, а его одели в мою сутану, потому что альтернативой были бы части иноземных костюмов в повозке [4, C. 19].

Перевод слова jerkinпросто как куртка может понести за собой не совсем точное представление о данной одежде. В русском языке это слово прижилось и звучит так же, как и в английском – джеркин.  В словаре исторического костюма, джеркин определяется, как верхняя мужская одежда в Англии 16 в., аналогичная французскому пурпуэну (Пурпуэн – в 13-15 вв. короткая мужская куртка с узкими рукавами или без рукавов, к ней крепились штаны-чулки.) [3, C. 295].

Также следует отметить, что при переводе этого предложения, не совсем уместно использовать слово «альтернатива» и «части». Употребление этих слов создают противоречие стилю всего предложения. Здесь мы выявляем немотивированное калькирование.

Рекомендуемый перевод: В довершение моего преображения я должен был облечься в грязные зловонные тунику и джеркин Брендана, а он оделся в мою сутану. Другого выхода не было, иначе нам пришлось бы выбирать из остатков иноземных костюмов в повозке.

 Оригинал: Martin, already in the short white smock of Adam before the Fall, emerged from the bear to find a bear tethered to the wall, rope-walkers putting down their mats and a strongman unloading chains from a hand-cart” [5, P. 37].

Перевод: Мартин, уже в коротком белом балахоне Адама до падения, вышел из сарая и увидел, что к стене привязан медведь, канатоходцы разворачивают свои циновки, а силач выгружает цепи из тачки [4, C. 49].

В этом примере перевод слова “smock”, как “балахон,” так же создает смысловую неточность.  “Smock” с большой натяжкой можно назвать “балахоном”, так как эта одежда является разновидностью мужской сорочки, которые в период средневековья являлись неотъемлемой частью мужского гардероба. Из этого следует, что при переводе этой реалии, чтобы избежать неточности, лучше всего применить транслитерацию или гипонимический способ перевода.

Рекомендуемый перевод: Мартин, уже в коротком белом смоке (или сорочке) Адама до падения, вышел из сарая и увидел, что к стене привязан медведь, канатоходцы разворачивают свои циновки, а силач выгружает цепи из тачки.

3) Очевидные нарушения нормы и узуса ПЯ.

– очевидные нарушения стилистических норм ПЯ.

Оригинал: But she had eyes for me too, mocking but not altogether so, and I resolved there and then that if taken into the company I would not return these looks, so avoiding sin [5, P. 11].

Перевод: Однако у нее достало взглядов и для меня, насмешливых, но не совсем, и я тут же положил себе, что я, если меня примут в труппу, не стану отвечать на эти взгляды во избежание греха  [4, C. 16].

Рекомендуемый вариант перевода: Однако она и с меня глаз не спускала, чем иногда дразнила меня, а я твердо решил раз и навсегда, что, если примут меня в труппу, не стану отвечать на эти взгляды во избежание греха.

4) Нарушения, связанные с передачей авторской оценки.

– неточная передача экспрессивного фона оригинала.

 Оригинал: There was a reflection, perhaps of armour, from somewhere high on the walls [5, P. 24]. 

Перевод: Где-то высоко на стене вспыхнул отблеск, возможно, от лат [4 C. 32].

«Вспыхнул» – чрезмерное усиление.

 Рекомендуемый вариант перевода: Где-то высоко на стене сверкнул отблеск, возможно, от лат.

После анализа удачного применения средств перевода и неудачного, можем сказать, что процесс перевода это не только процесс трансформации одних языковых средств в другие, а сложный процесс передачи смысла данных языковых единиц с учетом фоновых знаний.

Лексика является своеобразной языковой интерпретацией экстралингвистической действительности. Историзмы в этом случае представляют собой особый интерес, так как они связаны с культурной памятью слова и часто не имеют эквивалентов.

Кроме того необходимо учитывать, что воссоздание атмосферы «старины» предполагает не только определение соответствующей языковой эпохи, но и тщательный выбор средств архаизации применительно к конкретному произведению.

СПИСОК ЛИТЕРАТУРЫ

1.            Аркадьева, Т.Г. Словарь русских историзмов [Текст] / Т.Г. Аркадьева, М.И. Васильева, В.П. Проничев, Т.Г. Шарри. – М.: Высшая школа, 2005. – 228 с.

2.            Бузаджи, Д.М. Новый взгляд на классификацию переводческих ошибок [Текст] / Д.М. Бузаджи, В.В. Гусев, В.К. Ланчиков, Д.В. Псурцев. – М.: ВЦП, 2009. – 118 c.

3.            Трешкович, Т.А. Словарь моды: Терминология, история, аксессуары [Текст] / Т.А. Трешкович. – Мн.: Хэлтон, 2000. – 464 с.

4.            Ансуорт, Б. Моралитэ [Текст] / Барри Ансуорт. – М.: Транзиткнига /АСТ, 2004. – 240 с.

5.            Unsworth, В. Morality Play [Текст] / Barry Unsworth. – Penguin: Books L. 1995 – 188 р.

Лингвокультурологические особенности английских фразеологических единиц с флористическим компонентом в сравнении с русскими и учет этого фактора при переводе

Овдиенко Анастасия Александровна – старший преподаватель кафедры иностранных языков исторического факультета, Алтайский государственный университет, г. Барнаул, Россия

Статья подготовлена для публикации в сборнике «Актуальные вопросы переводоведения и практики перевода».

Фразеологизмы представляют особый интерес для исследования. Общепринятым является утверждение о фразеологическом фонде языка как о зеркале национальной культуры, в котором наиболее зримо проявляется своеобразие того или иного народа, так как фразеология отображает в большей степени образность мышления и картину мира. Многочисленность фразеологических единиц в языке подразумевает потребность в вычленении их отдельных групп, и это создает условия для изучения фразеологического состава языка в целом.

Рассуждая о флористической фразеологии, следует отметить достаточно высокий интерес к изучению флоры, что вызвано важной ролью растений в жизни человека.

Фразеологические единицы с флористическим компонентом составляют немалую часть лексики и обладают высокой употребительностью. Кроме того, семантика этой группы фразеологизмов обладает культурной спецификой, что необходимо учитывать в процессе перевода.

При сравнении фразеологизмов в английском и русском языках были выявлены три группы соответствий: полные, частичные и отсутствие соответствий.

К полным соответствиям относятся выражения, которые по образу, фразеологическому значению, структурно-грамматической организации, компонентному составу и стилистической окрашенности полностью совпадают. При анализе отобранных фразеологизмов были обнаружены сходные по структуре фразеологизмы. При анализе их было обнаружено сходство образности и стилистической окраске:

The law of the jungle – закон джунглей

Little strokes fell great oaks – слабые удары валят крепкие дубы

Hear the grass grow – слышать, как трава растет

Сходство данных фразеологических единиц объясняется одинаковыми или близкими представлениями, лежащими в основе фразеологического значения, общим источником или заимствованием из одного языка в другой. Как, например, пословица a scared crow is afraid of the bush – пуганая ворона куста боится. Для таких фразеологизмов характерна идентичность значения и внутренней формы фразеологизмов.

Интересно отметить, что многие русские и английские выражения восходят к одному первоисточнику – Библии. Библия является богатейшим источником фразеологических единиц. Это величайшее произведение обогатило как русский, так и английский язык сходными единицами. Вот только некоторые из них: the apple of Sodom – обманчивый успех, the apple of knowledge – яблоко с дерева познания, hold out an olive brunch – протянуть оливковую ветвь. Во всех этих оборотах библейского происхождения наблюдается полная эквивалентность на всех уровнях, что объясняется общностью источника их происхождения.

Также в категории полных эквивалентов есть немало оборотов, которые совпадают в силу общности человеческого опыта и наблюдений: grass widow – соломенная вдова. Это выражение имеет значение «жена, живущая во временной разлуке с мужем». Вязка соломы у русских служила символом заключенного договора: выдачи замуж или купли – продажи. Сломать солому означало разорвать договор, разойтись. Существовал и обычай стелить постель новобрачным на ржаных снопах. Из цветов соломы плели и свадебные венки. А также в Европе несколько веков назад солома как основной набивочный материал для матрацев ассоциировалась в первую очередь с постелью, а именно — с брачным ложем. И если жене приходилось спать одной при живом муже, то её называли соломенной вдовой. 

К частичным эквивалентам относятся фразеологические единицы с одинаковым или сходным образом, близким значением, сходным или несколько различным компонентным составом и структурно-грамматической организацией.

Например, выражение stick like a bur – пристать как банный лист. В английской культуре баня не имеет широкого распространения, в то время как у русского народа баня считается давней традицией, а особенно парка с веником. Традиция париться с веником уходит в глубину веков. Для русских людей мытье в бане всегда было не только гигиенической процедурой, но и отдыхом. В баню ходили все без исключения – и царские особы, и простолюдины. В каждом даже самом небольшом селении можно было найти баню. Баня играла важную роль в различных обрядах. Например, сходить в баню – очиститься – было необходимо перед венчанием и на следующий день после свадьбы. И сегодня баня предполагает оздоровление тела, а вместе с телом и души. Отсюда и выражение «пристать как банный лист», которое подразумевает, что во время парки с веником некоторые листы могут прилипнуть к телу. А выражение find the bean in the cake – поймать удачу за хвост имеет разную образность в двух языках из-за своего происхождения. По старому английскому народному обычаю на праздниках в пирог запекали боб, и тот, кому доставался кусок с бобом, объявлялся королем праздничного ужина, и этот боб являлся символом удачи и везения.

При переводе с языка на язык часто происходит смена образности. Это черезвычайно интересное явление для английского и русского языков. Можно отметить различие образов в следующих фразеологических единицах: as two peas (как две “горошины”) – как две капли воды, the rotten apple injures its neighbours (гнилое яблоко портит соседние) – паршивая овца все стадо портит, as cool as a cucumber (холодный как огурец) – спокоен, как удав, thick as blackberries (толстый как черника) – хоть пруд пруди.

Другая группа фразеологизмов, а именно фразеологические единицы с отсутствием соответствий, включает в себя такие, которые не имеют сходства в значении и форме. Причиной этому служит различие в национальной специфике, несовпадение образов, особенности географического положения или политики. Например, Tyburn tree – виселица, где в английском языке Tyburn – это место в округе Лондона, где проводились казни, а Tyburn tree это реалия, обозначающая сооружение из деревянных балок, образующих виселицу, на которой можно было одновременно казнить нескольких преступников.

Многие из экзотизмов, входящих в состав ФЕ английского языка, обозначают растения, распространенные на территории бывших британских колоний, но зачастую даже неизвестные для русского народа: fair suck of pine apple – удача; shake the pagoda tree – быстро разбогатеть, нажиться; a single bamboo cant form a row – одна ласточка весны не делает, to be up of the wattle-eye – быть в затруднительном положении. Все эти растения не растут на территории России и характерны для Британии.

Проведенный сопоставительный анализ английских и русских фразеологических единиц с флористической лексикой позволяет с уверенностью сказать о тесной связи языка и культуры. Отсюда можно сделать вывод о том, что каждый язык имеет особую картину мира. Значение фразеологической единицы связано с фоновыми знаниями и культурно-историческими традициями народа, говорящего на данном языке. Фразеологические единицы приписывают предметам особые признаки, ассоциирующиеся с картиной мира, давая им оценку и выражая отношение.

Национально-культурная специфика фразеологических единиц может проявляться на уровне компонентов, которые несут определенную смысловую нагрузку в соответствии с картиной мира носителя языка, а также сообщать о специфике растительности и представлять собой источник фоновых страноведческих знаний. Также для компонентов фразеологических единиц характерно переносное значение слова, в соответствии с некоторыми ярко выраженными особенностями и признаками растений. Многие из данных переносных значений служат для обозначения человека и его определенных качеств.

СПИСОК ЛИТЕРАТУРЫ

1.  Кунин, А.В. Большой англо-русский фразеологический словарь 4-е изд., перераб. и доп. – М.: "Русский язык", 1984. – 944 с.

2.  Кунин, А.В. Курс фразеологии современного английского языка: Учеб. для ин-тов и фак. иностр. яз.– 2-е изд., перераб. – М.: Высш. шк., Дубна: Изд. центр «Феникс», 1996. – 381 с.

3.  Телия, В.Н. Русская фразеология: Семантический, прагматический и лингво-культурологический аспекты. М.: Языки русской культуры, 1996. – 288 с.

4.  Ушаков,  Д.Н. Толковый словарь русского языка Москва: Альта-Принт, 2005. – 1216 с.

Лингвопереводческая специфика имен собственных текстов жанра «fantasy» как гипертекст

Луговая Екатерина Александровна – кандидат филологических наук, доцент, Ставропольский государственный педагогический институт, г. Ставрополь

Статья подготовлена для публикации в сборнике «Актуальные вопросы переводоведения и практики перевода».

В отечественной и зарубежной лингвистике изучению перевода придается большое значение, предметом исследования становится проблема передачи смысла как сущностного признака текста (Ю.М. Лотман, 2004, Н.Л. Мышкина, 1998), как многоуровневой иерархической организации (Н.Б. Попова, 1999), как объекта переводческой интерпретации (Л.М. Алексеева, 2010). Однако исследователи теории перевода не рассматривали вопросы лингвопереводческой специфики художественных текстов жанра «fantasy» как гипертекста.

Жанр fantasy возник и развивался в англо-американской лингвокультуре, «в рамках fantasy выделяют множество подгрупп: dream fiction (буквально «литература сновидений»), «сказочную» (fairy tales), ghost tales (истории о духах), horror tales («черная» фантастика, смыкающаяся с «готическим» романом), «мифологическую», «героическую», «фантастику меча и волшебства», «ужасную», «чёрную» (в противоположность «высокой»), «игровую» и другие» [7]. Мы утверждаем, что все произведения fantasy можно рассматривать как единое гипертекстовое пространство, поскольку они обладают одинаковой структурно-семантической и жанровой наполненностью (все авторы используют мотив пути, странствия как некой доминантной идеи), а также опираются на мифологическую базу, позволяющую вычленять во всех текстах этого жанра аллюзии и прецедентные феномены, а также некие смысловые общности.

Несмотря на немалое количество работ, в которых авторы представляют всевозможные пути построения классификаций гипертекста на основе тех или иных параметров (Е. Брейдо, М. Визель, О.В. Дедова, Дж. Конклин, Д. Майлз, С. С. Маршалл, П.И. Сергиенко, В. Схелтйенс, Т.И. Рязанцева, Ю. Хартунг, М. Чингел, Ф.М. Шипман), типологии гипертекстов в настоящее время не существует, и ее создание является одной из приоритетных задач теории гипертекста [1, с. 4].

Особый интерес для лингвистов представляет вопрос о том, является ли гипертекст текстом или это совершенно другая форма организации информации, не имеющая параллелей с текстом в традиционном понимании. При рассмотрении понятий текст и гипертекст можно обнаружить следующие отличия:

- линейность текста / нелинейность гипертекста;

- конечность, законченность традиционного текста / бесконечность, незаконченность, фрагментарность, открытость гипертекста;

- точное авторство текста / отсутствие авторства (в традиционном понимании) у гипертекста;

- снятие (при помощи гипертекста) противопоставления между автором и читателем, интерактивность читателя гипертекста;

- субъективность, односторонность обычного текста / объективность, многосторонность гипертекста;

- однородность обычного текста / неоднородность гипертекста [1, с. 4].

Произведения fantasy рассматриваются нами как гипертекст, поскольку все они, несмотря на различные жанровые формы и особенности сюжета, имеют в своем составе такие базовые характеристики гипертекста, как нелинейность повествования, бесконечность, незаконченность текста, позволяющая «дописывать» произведение другим автором уже через несколько десятилетий, интерактивность читателя, вовлекаемого не только в текстовое пространство, но и «вживание» во внеязыковую действительность произведения (клубы Толкинистов по всему миру, последователи Гарри Поттера и т.п.).

Мы отметили, что основой повествования произведений fantasy является мотив пути. Этот ключевой мотив позволяется ориентироваться в пространстве, через него происходит познание и именование пространственных координат. По мнению В.И. Даля, «Пространство – состояние или свойство всего, что простирается, распространяется, занимает место; самое место это, простор, даль, ширь и глубь, место, по трем измерениям своим» [2, с. 543].

П.А. Флоренский в работах «Обратная перспектива» и «Анализ пространственности в художественно-изобразительных произведениях» рассматривает организацию пространства как предмет семиотики. Художественное пространство, по П.А. Флоренскому, «не одно только равномерное, бесструктурное место, не простая графа, а само – своеобразная реальность, насквозь организованная, нигде не безразличная, имеющая внутреннюю упорядоченность и строение. Предметы как «сгустки бытия», подлежащие своим законам и имеющие каждый свою форму, довлеют над пространством, в котором они размещены, и они не способны располагаться в ракурсах заранее определенной перспективы» [4, с. 203].

На ранней стадии формирования человеческого общества пространство и время мифологизировались. Одним из способов моделирования модели мира являются имена собственные, выступающие как система культурно-маркированных смыслов. На наш взгляд, интересной представляется идея исследования гипертекстовости пространства fantasy через лингвопереводческую специфику географических имен собственных. В переводческом аспекте произведения fantasy как гипертекст можно рассмотреть через анализ возможных переводов оригинального текста и проследить, какие трансформации использует переводчик. Мы остановились на лингвопереводческом анализе таких произведений fantasy, как “The Lord of the Rings” Дж. Р. Р. и “A Wizard of Earthsea”, принадлежащему перу Урсулы ле Гуин. Выбор именно этих произведений обусловлен тем фактом, что более молодая писательница создавала свои произведения под влиянием творчества Дж. Р.Р. Толкина, чем и объясняется некая общность сюжета и повествования. Толкин назвал свой выдуманный мир Middle-еarth (Средиземье), в то время как ле Гуин создает Earthsea (Земноморье).Общий компонент Earthвыступает в роли некой доминантной идеи, связующей лексемы, позволяющей рассматривать эти произведения как гипертекст.

Согласно данным «Сравнительного словаря мифологической символики в индоевропейских языках» М.М. Маковского, «Еarth («земля»). В древности существовал следующий обычай: человек падал на землю лицом вперед и захватывал ртом землю (ср. мать-земля), которую затем съедал. Ср. в связи с этим английское earth «земля», но осетинское ard «клятва», но также др.-сев. υerðr, греческое έορτη «еда, съедаемая жертва, сакральное действие, во время которого съедается животное или предмет, принесенные в жертву», др.-индийское rάti- «приносить в жертву», др.-инд. ret- «мужское семя» (предмет жертвоприношения), лат. ritus «священный обычай, ритуал», а также лат. letum «смерть». Ср. также гот. raþio «число» (символ Вселенной) и лат. ratio «(Мировой) разум». С другой стороны, земля как олицетворение всего тленного, преходящего (ср. гот. ga-leiþan «двигаться») соотносится с понятием смерти: авест. ræθ «смерть» [3, с. 125].

Следовательно, выбирая своим пространственным ориентирам названия с корнем Еarth,авторы-создатели Вторичных миров сознательно или бессознательно поместили героев в местность, семантически реализуемой рядом: земля – клятва – жертва – страх – ритуал – смерть – движение. Примечательно, что и Толкин, и ле Гуин не говорят о смерти Фродо Торбинса и Геда, а отправляют их в путь, который находится за Пределами осязаемого мира, что в целом не противоречит символике лексемы Еarth.

Интересно отметить, что Middle-еarthпрактически во всех русских переводах трансформируется в Средиземье (переводы Д. Афиногенова, В. Волковского, 2000, Н. Григорьевой, В. Грушецкого, 1999, А. Муравьева и В. Кистяковского, 1997), что, на наш взгляд, происходит под влиянием самого Дж. Р.Р. Толкина, оставившего «Руководство по переводу имен собственных из «Властелина Колец», где он писал, что географическое название Middle-earth – «значение этого названия «земли, населенные (эльфами и) людьми», которые лежат между Западным морем и Далеким востоком. Middle-earth – это измененное средневековое «middel-erde», происходящее от древнеанглийского "middan-geard". В голландском и шведском переводах совершенно правильно использовано старое мифологическое название, приспособленное к современным языкам: голландское Midden-aarde и шведское Mid-gård» [8, с. 278].

Урсула ле Гуин не оставила никаких комментариев для переводчиков, и, хотя придуманный ею мир в русском переводе значится как Земноморье, существует несколько вариантов перевода названия романа “A Wizard of Earthsea”. Это и «Волшебник Земноморья» (перевод И. Тогоевой, 1992), и «Маг Земноморья» (перевод Е. В. Жаринова, 1991), и «Колдун архипелага» (перевод Ю. Никитина, 1991), и «Волшебник с архипелага Эртси» (перевод С. Славгородского, 1969). Как мы видим, только самый ранний вариант перевода – это транслитерация оригинального названия, остальные авторы вторичного текста используют буквальный перевод.

В целом, выбор имени собственного в анализируемых произведениях позволяет рассмотреть оба произведения как некое гипертекстовое пространство, не теряющее своей связи и в переводческом аспекте.

СПИСОК ЛИТЕРАТУРЫ

1.  Буторина, Н.Ф. Гипертекст versus текст // Гипертекст как объект лингвистического исследования: материалы Всероссийской научно-практической конференции с международным участием, 15 марта 2010 года. – Самара: ПГСГА, 2010. – С. 4-6.

2.  Даль, В.И. Толковый словарь русского языка: современная версия. - М.: ЭКСМО-Пресс, 2000. - С. 543.

3.  Маковский, М.М. Сравнительный словарь мифологической символики в индоевропейских языках. – М.: Владос, 1996. – 416 с.

4.  Флоренский, П.А. У водоразделов мысли (Черты конкретной метафизики) / П.А. Флоренский. – III. Обратная перспектива. – Режим доступа: http://www.magister.msk.ru/library/philos/florensk/floren07.htm.

5.  Le Guinn, U. A Wizard of Earthsea. – NY, 1964.

6.  Tolkien, J.R.R. The Letters... / Ed. H.Carpenter. L.: Unwin Paperbacks, 1981.

7.  https://ru.wikipedia.org/wiki/Fantasy_(%D0%B3%D1%80%D1%83%D0%BF%D0%BF%D0%B0) (дата обращения 29.12.2014).

Личность переводчика и перевод сложной научной книги (на примере деятельности русского ученого-энциклопедиста А.Е. Снесарева как переводчика)

Авторы: Сереброва Людмила Николаевна, старший преподаватель кафедры теории, практики и перевода немецкого языка, Национальный технический университет Украины “Киевский политехнический институт”, г. Киев, Украина
Павловская Любовь Ивановна, старший преподаватель кафедры теории, практики и перевода немецкого языка, Национальный технический университет Украины “Киевский политехнический институт”, г. Киев, Украина

Статья подготовлена для публикации в сборнике «Актуальные вопросы переводоведения и практики перевода».

В настоящее время не вызывает сомнений, что научно-технический прогресс является двигателем экономики. Условием достижения высоких темпов развития является обеспечение эффективного распространения научно-технической информации и свободного доступа к знаниям. Научная среда складывалась на протяжении нескольких сотен лет и имеет интернациональный характер, что не могло не отразиться на языке науки. Необходимая информация публикуется на различных языках, большая часть ее изложена на наиболее распространенных языках мира. Основные достижения науки и культуры отдельных стран должны быть доступны для ученых всего мира, при этом специалистам особенно важно ознакомиться с основополагающими трудами в соответствующих сферах деятельности. Большое значение в развитии и понимании картины мира имеют работы, являющиеся трудом жизни конкретных ученых, новым значительным шагом в науке. В таких работах часто находит отражение личность автора, а явления и события рассматриваются с учетом многих точек зрения. И в прошлом, и в настоящее время основополагающие труды представлены в виде книг, для которых характерны значительная ответственность автора и издателей за достоверность информации. Перевод таких книг, которые вносят неоценимый вклад в науку, в которых синтезирована разнообразная информация и точки зрения, всегда нелегкая задача для переводчика. Это особенно важно, если этот перевод готовится для публикации, должен быть издан в большом количестве экземпляров, быть понятным, доступным читателям, не требовать чрезмерных усилий для работы с ним читателя-специалиста, что также важно в современных условиях обилия информации, когда у специалиста не всегда достаточно времени для основательного знакомства с крупными трудами по своей специальности и с книгами, определяющими общее развитие науки и общества. Поэтому важным видится исследование личности переводчика такой специальной книги. Еще в сентябре 1963 года на конгрессе Международной федерации переводчиков (FJT) была принята знаменитая «Хартия переводчика». Этот документ в числе многих других содержит такие положения: «переводчик должен хорошо знать язык, с которого переводит, и, что еще важнее, в совершенстве владеть языком, на который переводит»; и «переводчик должен, кроме того, быть широко образован, достаточно хорошо знать предмет, о котором идет речь, и воздерживаться от работы в незнакомой ему области» [10, с. 155]. И если специальная научная книга создается автором-личностью, автором, представляющим собой явление, феномен в соответствующей области науки и культуры, то и переводчик такой книги, чтобы «достаточно хорошо знать предмет, о котором идет речь», должен также быть в некоторой степени явлением в соответствующей области, поскольку здесь речь уже идет не о переводе относительно несложных научных и технических текстов, для перевода которых переводчику необходимо иметь только основные знания в соответствующей области или же иметь компетентность в объеме, скажем, высшего образования в соответствующей области. Переводчику же сложной специальной научной книги требуется уже широчайшая эрудиция и интуиция, близкая к таким же качествам автора.

Особенности профессии переводчика специальных (нехудожественных) текстов рассматриваются во многих работах [7; 8; 16], в которых компетентности переводчика в какой-то мере обобщаются в форме условий модели, которая может быть учтена в процессе организации профессиональной подготовки переводчика в высшей школе и для его дальнейшего (последипломного) профессионального и духовного развития. Как правило, переводчики осуществляют переводы текстов с разнообразнейшей тематикой и разными жанрами. Перевод специальной научной книги, да еще сложной и, возможно, неоднозначной по содержанию и по пониманию ее различными категориями читателей, не является обычно повседневной деятельностью массового переводчика. Но такая деятельность тоже необходима. Поэтому мы решили в настоящей статье рассмотреть деятельность русского ученого-энциклопедиста профессора Андрея Евгеньевича Снесарева (1865-1937) по переводу с немецкого языка на русский язык известной и ставшей классической книги Карла фон Клаузевица «О войне». Эта книга, по мнению многих специалистов [2; 4; 9; 15], представляет интерес и сегодня и не только как историческое явление. Наблюдается интерес к ней в различных странах, например, в России, Франции, Англии, США, Японии и др., отмечаются ее актуальность и поучительность, особое ее значение в современных геополитических условиях [4; 15]. И сегодня «подход Клаузевица» важен для тех людей, кто с его помощью хочет понять, как локализовать войну и насилие, сделать их более цивилизованными, а в идеальном случае – избавиться от них [15, с. 268]. История создания и перевода книги Клаузевица, личности ее переводчиков, жизнь и деятельность одного из них (А.Е. Снесарева), о котором рассказывается в одном из удачных переводов этой книги на русский язык, представляют интерес и могут быть полезными для переводчиков подобных книг, а также текстов других жанров, тематики и назначения.

Целью статьи является исследование работы профессора А.Е. Снесарева по переводу книги Карла фон Клаузевица «О войне» с учетом особенностей личности переводчика, а также его жизненного и профессионального пути. При этом ставятся задачи выявить некоторые закономерности процесса перевода специальных научных книг, а также особенности личности А.Е. Снесарева, характерные для его работы над переводом вышеназванной книги.

Изучать личность А.Е. Снесарева достаточно сложно, поскольку «было время, когда имя его было под негласным запретом» [9, с. 5]. Многие обстоятельства военно-политического, идеологического и даже личного характера привели к тому, что великого ученого не только репрессировали, но постарались стереть из памяти людей и само его имя. Эти попытки оказались тщетными, потому что А.Е. Снесарев оставил глубокий след во многих областях науки. Он был и остался не только талантливым исследователем, каких у нас много, но в первую очередь культурным феноменом, явлением, необратимо вошедшим в сложную систему русской культуры [9, с. 5]. А.Е. Снесарева также называют крупнейшим русским ученым-энциклопедистом ХХ века. Он является военным философом и теоретиком, географом, страноведом и геополитиком, знатоком культур и языков многих народов Востока и Запада. К сожалению, он еще мало известен в своем отечестве, а также в странах Запада [4, с. 11]. Действительно, несмотря на то, что информация о нем вошла в Большую Советскую Энциклопедию [3, т.23, с.635], были изданы некоторые его книги и книги о нем [1; 14], все же основные книги А.Е. Снесарева увидели свет только в начале ХХI века [11; 12; 13]. Чтобы получить представление о нем, рассмотрим сначала его биографию.

А.Е. Снесарев родился в 1865 году в слободе Старая Калитва, ныне Воронежской области, в семье священника. Окончил физико-математический факультет Московского университета (1888 г.) и Московскую консерваторию по классу вокала. Владел 14 языками. Поступил на военную службу в 1889 г. Окончил Московское пехотное училище (1890 г.) и Академию Генерального штаба (1899 г.). Служил в Туркестане, занимался изучением и военно-географическим описанием Среднего Востока. Совершил поездки по Индии, Афганистану, Тибету и Кашгарии (ныне часть Китая). С 1904 года работает в Генеральном штабе, одновременно преподает географию в военных училищах. С 1910 года – начальник штаба дивизии. Во время первой мировой войны командовал полком, бригадой, дивизией. В сентябре 1917 года в чине генерал-лейтенанта был выбран командиром корпуса. В мае 1918 года добровольно вступает в Красную Армию [4; 9].

В июле 1919 года А.Е. Снесарев возглавляет академию Генштаба [9, с.30], которую заново организовали в Москве осенью 1918 года, но ее первый начальник, бывший генерал Климович, смог только укомплектовать и разместить академию. Организация учебного и научного процесса в академии стала основной задачей А.Е. Снесарева. В это время он также лично вел главные предметы и написал курсы лекций «Философия войны», «Современная стратегия» и «Огневая тактика». В это же время им было написано множество статей по разнообразным темам, «десятками переводит объемные труды иностранных военных теоретиков – Шлиффена, Бернгарда, Куля, Шварте, Кюльмана, Фалькенгайна» [9, с. 31]. А.Е. Снесарев исследует творческую биографию и дает глубочайший критический разбор основного труда К. Клаузевица «О войне», эти материалы были использованы при подготовке рукописи «Жизнь и труды Клаузевица» (1924 г.). Эта работа предназначалась для публикации в качестве предисловия к новому переводу основного труда Клаузевица, который был сделан самим А.Е. Снесаревым, прекрасно знавшим немецкий язык [4, с. 22]. Это было необходимо, поскольку первый перевод Клаузевица на русский язык, который выполнил в начале ХХ века генерал Войде «не выдерживал научной критики» [4, с. 22]. Профессор А.А. Свечин, который в 20-е годы сотрудничал с А.Е. Снесаревым и хорошо знал историю этого вопроса, в своей книге «Клаузевиц» (1935 г.) писал об этом переводе: «Во многих местах этого перевода мысль Клаузевица извращена, а в других местах перевод вообще нельзя понять. Это издание создало Клаузевицу репутацию темного писателя, забравшегося в такие дебри метафизики, в которых уже нельзя отличить и подлежащего от сказуемого» [4, с. 23–24].

А.Е. Снесарев считал необходимым публикацию обширного вступления к переводу книги Клаузевица – для более глубокого понимания труда читателями, уровень подготовки многих из которых был в то время невысоким, а также по причине сложности и незавершенности гениального произведения Клаузевица. Свою роль сыграло и предвзятое отношение к автору, сформировавшееся под влиянием других военных деятелей и мыслителей [4, с. 24]. Свое исследование жизни и творчества Клаузевица А.Е. Снесарев начинает именно с подчеркивания неоднозначного отношения к этому бесспорно выдающемуся деятелю [12, с. 36–37]. А.Е. Снесарев пытается показать огромную работу Клаузевица по исследованию большого количества событий, их деталей и фрагментов, из которых создана грандиозная историческая панорама. «Эта великая цель оказалась чрезвычайно трудной и совершенно непосильной для одного человека даже таких выдающихся способностей, которыми обладал Клаузевиц. Но то, что он сделал, оказалось грандиозным, хотя и незавершенным интеллектуальным сооружением, обессмертившим его имя» [4, с. 25]. Показывая сложность изложения такого грандиозного материала, А.Е. Снесарев в своем комментарии приводит и такие детали, как, например, влияние супруги Клаузевица Марии фон Брюль на его деятельность. В частности связывает с этим любовь Клаузевица к немецкой литературе, в особенности его увлечение Шиллером. «Стихи самого Клаузевица сильно подражают этому поэту» [12, с. 54]. Велико влияние жены и на изложение научных идей Клаузевица. Косвенно мы можем судить об этом из написанного ею предисловия к труду «О войне» [5, с. 9–12]. А.Е. Снесарев предполагает, упоминая и других исследователей Клаузевица, что «полнота и звучность слов Клаузевицкого лексикона, художественная отчеканенность фраз, яркость сравнений» связаны с непосредственным влиянием его жены [12, с. 54]. Кроме логических заключений из книг и документов А.Е. Снесарев мог учитывать при этом и собственный опыт взаимоотношений с женой. В примечаниях к письмам А.Е. Снесарева из Индии и Средней Азии [11, с. 491] упоминается о «романтической истории их любви и счастливой семейной жизни, достойной пера талантливого романиста». Известно, что А.Е. Снесарев в 1904 году женился на Евгении Васильевне, дочери Василия Николаевича Зайцева – начальника пограничной стражи в городе Ош [11, с. 491].

Исследуя содержание книги, А.Е. Снесарев выделяет то, что он считает основным в ее частях. Он указывает на установление Клаузевицем огромного количества связей между войной и другими явлениями человеческого бытия, что выделяет книгу «на первое место среди груд сырья и посредственности» (часть первая) [12, с. 198]. Он говорит о новаторстве Клаузевица как теоретика: «Теория это не «собрание рецептов», а «поучение, тренирующее мозги в смысле пробуждения творчества» (часть вторая) [12, с. 199–200].

В третьей части «уже начинает довольно чувствоваться незаконченность общего труда, которая потом примет вид эскизных набросков» [12, с. 201]. В этой части, по мнению А.Е. Снесарева, автор пытается выдвинуть на первый план моральные факторы, которые считает необходимыми наравне с другими. В комментариях А.Е. Снесарева говорится об особенной ценности глав 9-11 и 12 четвертой части, где речь идет о неизбежности значительных потерь на войне и о практической невозможности избежать их даже искусной и осторожной организацией войны [5, с. 260–261]. Клаузевиц предостерегает от иллюзий возможности бескровной войны и призывает «смотреть на войну более серьезно» [5, с. 261]. Не хотите кровопролития – не допускайте войну. Это очень актуальная и важная идея для любого времени. В результате А.Е. Снесарев делает вывод, что хотя «в классическом труде Клаузевица не все совершенно как по содержанию, так и по форме (незаконченность в целом и в подробностях)», он содержит идеи «великой ценности» [12, с. 210].

В результате проведенного исследования можно сделать следующие выводы.

1. Сложная научная книга, содержащая идеи большой ценности, может быть не всегда совершенной как по форме, так и по содержанию.

2. Перевод сложной научной книги может требовать и переводчика, обладающего обширнейшими знаниями и опытом, интуицией, приобретенными в течение длительного времени в процессе разнообразной деятельности, близкой к тематике книги.

3. Необходимо дополнительно совершенствовать язык перевода, а также включить комментарии исследователя, особенно если ставится задача расширить круг читателей такой сложной и неоднозначной книги, отношение к которой сложилось в результате противоречивых высказываний о ней достаточно авторитетных деятелей и предыдущего перевода, малопонятного и имеющего искажения некоторых элементов содержания.

4. Перевод такой книги все дальше отходит от механической работы, а требует значительных исследований, включая исследования жизни и деятельности автора, что обычно подкрепляется обширными комментариями.

5. При работе над сложной научной книгой как от автора, так и от переводчика требуется владение художественными особенностями языка, в этом специалисту может помочь увлечение художественной литературой, поэзией, живое общение с людьми.

СПИСОК ЛИТЕРАТУРЫ

1. Андрей Евгеньевич Снесарев: жизнь и научная деятельность (1865-1937). Сборник статей. – М.: Наука, 1973. – 160 с.

2. Белозеров, В.К. Судьба учения Клаузевица на его родине // А.Е. Снесарев. Жизнь и труды Клаузевица. – М.: Кучково поле, 2007. – с. 233–259.

3. Большая советская энциклопедия / От редакции..... 1976. Вып. 20. Гл. ред. С.М. Ковалев. М., «Сов. энциклопедия», 1976.

4. Даниленко, И.С. О судьбе рукописи и ее автора // А.Е. Снесарев. Жизнь и труды Клаузевица. – М.: Кучково поле, 2007. – с.10–32.

5. Клаузевиц, К. О войне // Карл Клаузевиц; [пер. с нем.]. – М.: Эксмо; СПб.: Мидгард, 2007. – 864 с.

6. Клименюк, А.В. Знание, познание, когниция: монография // А.В. Клименюк. – Тернополь: Підручники і посібники, 2010. – 304 с.

7. Миньяр-Белоручев, Р.К. Теория и методы перевода // Р.К. Миньяр-Белоручев. – М.: «Московский лицей», 1996. – 208 с.

8. Мирам, Г.Э. Профессия: переводчик // Г.Э. Мирам. – Киев: Эльга. Ника-Центр, 1999. – 160 с.

9. Морозов, Е.Ф., Даниленко, И.С. Великий русский ученый Андрей Евгеньевич Снесарев // А.Е. Снесарев. Введение в военную географию. – М.: Центриздат, 2006. – с. 5–40.

10. Нелюбин, Л.Л., Хухуни, Г.Т. Наука о переводе // Л.Л. Нелюбин, Г.Т. Хухуни. – М.: Изд-во «Флинта», 2008. – 414 с.

11. Снесарев, А.Е. Введение в военную географию. Письма из Индии и Средней Азии. – М.: Центриздат, 2006. – 512 с.

12.Снесарев, А.Е. Жизнь и труды Клаузевица // А.Е. Снесарев. – М., Жуковский: Кучково поле, 2007. – 384 с.

13. Снесарев, А.Е. Философия войны // И.С. Даниленко (авт. и науч. рук. проекта). – М.: Издат. дом «Финансовый контроль», 2003. – 266 с.

14. Снесарев, А.Е. Этнографическая Индия // А.Е. Снесарев. – М.: Наука, 1981. – 277 с.

15. Хойзер, Б. Книга Клаузевица «О войне» как шедевр ХХI века // А.Е. Снесарев. Жизнь и труды Клаузевица. – М.: Кучково поле, 2007. – с.260–280.

16. Чеботарев, П.Г. Перевод как средство и предмет обучения // П.Г. Чеботарев. – М.: Высшая школа, 2006. – 320 с.

17. Clausewitz, C. Vom Kriege. – Berlin: Verlag des Ministeriums für Nationale Verteidigung, 1957. – 957 S.

Магический образ мира лирики Николая Воробьева в англоязычной интерпретации

Автор: Василенко Галина Владимировна, старший преподаватель, Запорожский национальный технический университет, кафедра иностранных языков профессионального общения, г. Запорожье, Украина

Статья подготовлена для публикации в сборнике «Актуальные вопросы переводоведения и практики перевода».

В условиях глобализации современного мира возрастает интерес к этнокультурной самобытности. Литература бывших колоний становится полем научных исследований, творческих поисков и открытий. Лирическая поэзия – это тот вид искусства, который ярче всего отражает характер и духовные ценности народа, то есть представляет собой художественное отражение его картины мира. Система ценностных доминант культуры находит своеобразное воплощение в индивидуальной картине мира художника.

В переводоведческом исследовании художественных произведений отдельного автора целесообразно применить лингвокогнитивный подход, который осуществляется в направлении от индивидуального сознания к культуре, в то время как лингвокультурный – от культуры к индивидуальному сознанию [5, с. 32]. Это позволит проследить, как авторская концепция мировосприятия объективируется в другой культуре, пройдя через индивидуальное сознание переводчика.

Лингвокогнитивный подход к переводам поэзии нацелен на анализ образного воссоздания системы концептов автора. Система концептов автора определяется, исходя из биографических данных, литературной критики и собственно его поэтических произведений на основе типологической классификации образов, которая включает три уровня: объектный (образы внешнего мира), субъектный (внутренний мир человека), выразительный (стилистические, формообразующие средства) [1, с. 140].

Цель данной работы заключается в том, чтобы на основе сопоставительного анализа определить особенности воссоздания образа мира украинского поэта Николая Воробьева в англоязычном воплощении.

Н.П. Воробьев – представитель Киевской школы поэтов, принадлежащий к так называемому поколению «семидесятников», которые положили начало герметичной, эстетской линии в украинской поэзии [4, с. 78]. Критики отмечали трансцендентный характер его поэзии в бесконечности переходов одного явления в другое, называли его стихи «гениальным абсурдом», где практически отсутствует коллективный опыт, а присутствуют два фактора творчества: неповторимое художественное воображение автора и Вселенная [2, с. 7].

Англоязычный сборник переводов его стихов “Wild Dog Rose Moon” – “Місяць шипшини ” был издан в Канаде в 1992 году [7]. Переводы его стихов выполнила Мирося Стефанюк.

В основе мировосприятия Н. Воробьева заложены такие архетипы, как четыре стихии мироздания, мировое дерево, образ младенца, образ сна, календарный цикл и другие. В создании объектного уровня присутствуют природа и предметы сельского быта. Субъектный уровень образа мира автора пронизан философскими, экзистенциальными мотивами и включает следующие концепты: одиночество, грусть, радость, память, умиротворенность, взволнованность. Выразительный уровень образа составляют тропы (метафора, олицетворение, уподобление, сравнение, эпитет), стилистические фигуры (параллелизм, повтор, градация, эллипс), художественные приемы анимализма изображения. Характерной чертой поэтического письма этого автора является пренебрежение к абстрактным словам, употребление сенсорной и цветовой лексики, односоставных предложений.

Перейдем далее к анализу образа на макро- и микроуровне и сосредоточимся на особенностях его воссоздания в переводе. Возьмем для начала стихотворение “Садова блакить” – “Orchard Blue”, в котором образы пространства воспринимаются как единое живое существо. Куст пиона олицетворяется в образе ребенка, о приближении ночи сообщает темная нить сна, уподобленная в виде зверька или птицы. Лирический этюд передает впечатление приятной умиротворенности, гармонии природы и настроения лирического героя:

Тихо, ніби сохне білизна. // Білизну ворушить садова блакить. // У неї на пальчиках зелені нігтики трави. // Тихо. Дитина ворушить пуп’янком, // та цього дня ще не розквітне півонія. // З кубельця сну густого // сотається темна нитка, // і засина дитина, згубивши пальчики в траві. – A stillness. Like drying linens. // Linens riffled by orchard blue // with grass green fingertips. // A stillness. A child riffles the bud // but today, the peony just won’t open. // A dark thread ravels // out of a toy nest of dense dreams // and the child falls asleep // fingers lost in grass[7, с. 30 – 31].

При переводе первой строки используется членение предложения. Нарушение переводчиком грамматических норм – это стилистическое средство воссоздания художественного эффекта метафоры первоисточника. Слуховой образ тишины в форме абстрактного имени существительного, результат конверсии наречия оригинала, приобретает конкретику благодаря неопределенному артиклю. Сравнение выражено отдельным предложением с конверсией глагола в причастие. Переводческие средства в сильной позиции стихотворения актуализируют отсутствие динамики, усиливая экспрессию тишины и покоя. При воссоздании двух следующих строк имело место объединение двух предложений, синтаксическая компрессия с эллипсом вспомогательного глагола. Семантику слов с диминутивами в переводе отражает однословный эквивалент.

Образ еще не рожденного цветка в следующей части стихотворения воссоздан частичным калькированием с заменой глагола розквітне синонимическим эквивалентом open.При передаче образа сна в переводе единственное число заменено множественным, что усиливает выразительность, а семантика ласковости в составе украинского кубельце выражена на лексическом уровне определением a toy nest. Последняя строка оригинала воссоздана в переводе двумя предложениями с целью компенсации деепричастного оборота и интонационной выразительности.

Пантеистическая черта украинского мировоззрения проходит лейтмотивом в творчестве автора и проявляется в том, что природа воспринимается живой, разумной, говорящей и думающей. Его лирике свойственна та особенность народных песен, где цветы, зелье, птицы, вода, небо со звездами, месяцем и солнцем – все приравнивается к человеческой мысли, к горю и радости, к слезам и смеху [3, с. 121].

Выразительным контрастом предыдущему произведению будет стихотворение “Прогулянка в горах” – “Mountain Trip”, которое передает взволнованное, бодрое настроение, навеянное силами природы. В основе стихотворения циклическая метаморфоза дня и ночи, в которую вовлечены четыре стихии мироздания:

Прогулянка в горах. Поздирана кора і шкіра. // Розгул сваволі, полоскання світла. //Дика троянда жмурами розквітла. //Дзвін неба над камінням. // Підйом, схід сонця – // над кожною дорогою той самий ритуал. // Ричання вітру! блукача побачив … // Погрітись час, спекти дві картоплини … // Гірська порода затряслась від сміху … // Вогонь ладнає вудку … Ще б трохи хмизу … // Цей корч – сідло добряче, а півень – // у воді червоний корінь … //Розарій холоду рум’янить світ в очах, //позмінно камені блищать, // побачили округлий місяць – // нечутних оплесків гніздо. – Mountain trip. Torn bark and skin. // Reckless abandon, the rinsing of light. //A cascade of wild dog roses. //Rocks belled by sky. // Ascent, sun-up, // down each road, a repeated ritual. // Bellowing wind! Saw a straggler … // Time to get warm, bake two potatoes … // The bedrock mountain rocks with laughter … // Fire suits the fishing pole, more kindling … // This shrub – a splendid saddle, the rooster – // a crimson root in water … //The chill of roses reddens the air, //chameleon stones // spy the round moon – // a nest of mute applause[7, с. 18 –19].

 Объединенная и оживленная метафорой цепочка образов рисует яркую утреннюю картину в горах. Выразительности способствует воплощение образов в форме односоставных предложений и предложений с умолчанием. Первые шесть строк стихотворения передают шальную радость и восторг от единения с природой, динамику подъема в гору, что обозначилось употреблением экспрессивных эпитетов, сравнений и номинативных предложений, которые лаконизмом формы и оборванной интонацией передают ритм шага при преодолении высоты.

Интерпретатор следует стилистике автора в стремлении воспроизвести эстетический эффект оригинала и употребляет прием полного или частичного калькирования при воссоздании микрообразов в их смысловом и формальном перевоплощении. Впечатляюще выглядит в переводе образ диких роз вследствие трансформации повествовательного полного предложения в номинативное предложение с импликацией сказуемого. Примененный прием органично вплетается в стилистику произведения и выделяет образ цветов, начиная изображение сравнением, что в переводе воссоздано стилистическим эквивалентом по аналогии формы и выражено универсализмом.

При воссоздании образов земли и неба вследствие смыслового развития пространственное направление «сверху вниз» сменилось противоположным, определяемым становится каміння, выраженное гиперонимом rocks, а небо, уподобленное колоколу, становится его определением.

Следующие шесть строк развертывания темы описывают пребывание человека в горах после подъема. Переживания лирического героя отражают необычные образы природы, воплощенные в формы предложений с умолчанием и выделенные графически многоточием. С особой выразительностью звучат предложения с эллипсом подлежащего, передавая живость движения и ощущение холодного ветра. Фрагмент заканчивается упоминанием о петухе, который в контексте произведения символизирует солнце и наступление нового дня.

Последние четыре строки завершают тему в замедленном ритме, феерическая драма природной метаморфозы затихает и заканчивается «лунными всплесками» в финальной строке. Переводческие трансформации завершающего фрагмента включают транспозицию компонентов эпитета, замену идиоматического выражения ситуативным соответствием, импликацию сем цвета и действия в выраженном универсализмом эпитете chameleon, замену стилистически нейтрального глагола стилистически маркированным, передачу инвертированного эпитета прямым эквивалентом. Комплекс переводческих приемов способствует передаче художественного эффекта произведения в англоязычном звучании.

Медитативная лирика Н. Воробьева оказалась благоприятной почвой для реализации субъективного уровня авторского образа мира. Иллюстрацией данного тезиса может быть стихотворение “Бути – це знову ковзнути” – “To be”: Бути – це знову ковзнути рукою об сніг. //Пам'ять про біле – мармурова колона у сірих //прожилках, //де жодного імені з того життя, //що вирувало в палаці. – To be – smoor a hand along the snow again. //White memories – a column marbled grey //nо single name left from the palace swirl[7, с. 64 – 65].

Философское осмысление проблем бытия изложено в двух предложениях, которые занимают пять строк в оригинале. Введение темы сопровождается ассоциативно богатым образом в сравнении: белый снег, словно лист бумаги, tabula rasa, человеческая жизнь изначально. Дальше цвет меняется и символизирует жизненный опыт – смесь доброго и злого, приятных событий и горьких разочарований.

Первая строка переведена по аналогии с первоисточником, а при переводе следующего предложения интерпретатор употребила импликацию компонентов содержания и бессоюзную связь, что сократило стихотворение на две строки. Компоненты содержания трансформировались в процессе смыслового развития: адъективное дополнение в винительном падеже приобрело номинативную форму во множественном числе; эпитеты образа колонны в постпозиции привносят оттенок торжественности, способствуя эстетизации образа; придаточное предложение стало эпитетом вследствие конверсии глагола в существительное и обстоятельства в определение.

Медитации лирического героя проходят в дороге, где образы прошлогодних листьев и зеленой травы воспринимаются как связь прошлого и нынешнего. Дорога – символ судьбы, долготы жизни, но стремление быть собой обрекает человека на одиночество:

Розсипані між торішнього листя каштани // потріскують у зеленім вогні. // Я поминаю потемніле срібло калюж, // я ступаю на вологий хідник // із пелюстками сутінку, // із синіми квітами в щілинах. // Бути … // Це створювати нову реальність. // Це знову бути самотнім. – Chestnuts strewn among last year’s leaves // break in green fires. // I side-step black silver puddles // onto a damp sidewalk // its petals of dusk, // blue flowers in cracks. // To be … // is to make a new reality. // Alone again[7, с. 64 – 65].

Компоненты содержания данного фрагмента воссозданы частичным калькированием. Краткая форма перевода последней строки выражает силу переживания и содержит итог размышлений о жизни. В переводе пятьдесят семь слов против шестидесяти в оригинале, что случается нечасто, учитывая лексико-грамматические свойства языка перевода. Импликация компонентов содержания и синтаксическая компрессия отразились в лаконизме формы в переводе и добавили поэтической изысканности.

В стихотворении “Не розмотуй мені” – “Don’t Disentangle” экзистенциальные настроения основаны на архетипе. Аллюзия к античному мифу актуализируется символами. Старуха-ворожея здесь напоминает древнегреческих мойр, пряжа и нити символизируют судьбу и жизнь, весна и зима – юность и зрелость: “Не розмотуй мені // тих ниток, // що слухняна зима настарала … // Тільки ті розмотай, // що весна насотала … ” – // баба каже мені – // а я хіба чую? // А це якось проснувсь // і почув – // білу пряжу зими. – “Don’t disentangle // thatwool // thewarp of survilewinter… //Unwind only spring’swoof…” // the oldwoman warns me – // so do I listen? // I doze / and hear – //winter’s white web [7, с. 26 – 27].

При переводе стихотворения применена синтаксическая компрессия в форме бессоюзной связи и эллипса двух местоименных дополнений. Определительные придаточные предложения оригинала трансформировались в эпитеты. Ключевой образ нитей, символ судьбы, конкретизирован в переводе гипонимом wool (шерсть). Он приобретает предметную определенность и конкретизацию в определяемых словах эпитетов the warp (основа ткани) и woof(уток, ткань), что стало результатом номинализации глагольных форм придаточных предложений.

При воссоздании образа в последней строке используется стилистическая аналогия с трансформацией генитивной формы определения в номинативную. Замена стилистически нейтрального глагола каже стилистическим эквивалентом warns вносит оттенок драматизма и таинственности, конкретизируя смысл. Глагол проснувсь заменен близким по значению и контекстуально уместным doze.Организация образа обусловила выбор эквивалентов таким образом, что в англоязычной версии его звуковая сторона стала выразительнее. Аллитерация согласного w,императивные формы производят впечатление магического заговаривания или заклинания.

В стихах Николая Воробьева, что отражают календарный миф, обычно возникает образ птицы, чаще петуха. Птицы в мифологии многих народов – это творцы мироздания. В украинской мифологии птицу часто сравнивают с солнцем и огнем [6, с. 298]. В стихотворении “Птах” – “The Bird” – это символ солнца, его угасание и возрождение:

Квіти червоні гасить, // клітку блискучу // поміж гілок ховає, // дзеркало б’є стрілою – // рідною сестрою… – He snuffs red flowers, //buries thebrass cage // in thebranches, //breaks the mirror with an arrow – // his sister …[7, с. 38 – 39].

Олицетворению образа волшебной птицы в переводе способствует употребление личного местоимения. Светоцветовой эпитет кліткублискучу выражен стилистическим эквивалентом brass cage, который в контексте произведения эстетически выделяет зрительную и звуковую стороны образа. Аллитерация согласных b-r в переводе добавляет ноту драматизма динамической картине природных превращений.

Птицы соединяют мир земной и небесный, а также символизируют стихию воздуха, который легок и может проникать кругом. Эту черту отражает вторая строфа стихотворения: Тулитьсяоком до прохолоди шепоту, // мох вириває вдібровах, // дикий білястий пісок // пересипає намарне  – // поранений птах умирає …– Leanshis cheek on shadow whispers // rips out mosses invalleys // shifts the pale unruly sand // in vain – // the wounded bird // is dying …[7, с. 38 – 39].

В переводе воссоздана художественная синестезия с качественной и количественной трансформацией её составляющих. При переводе второй строки М. Стефанюк употребила плюрализацию компонента образа и заменила пространственный элемент окказиональным соответствием, что качественно изменило особенность пейзажа и пространственную отнесенность образа. Перевод может воздействовать на внутреннюю форму макрообраза (уровень стихотворного текста), трансформируясь на микрообразном уровне, и генерировать новые смысловые и эстетические нюансы.

Эмоционально трогательными выглядят лирические миниатюры автора с оживлёнными метафорой образами. Так цветок олицетворяет женский образ, хотя может возникать впечатление обратного сравнения:

 Затулила обличчя руками, // біла квітка між двох листків, // плачеш … // В мовчанні весняної ночі // краплини на листі блищать … – You hold your face in your palms, // white flower between two leaves, // and cry … // In the silence of a spring night // drops glisten on leaves …[7, с. 82 – 83].

Лаконизмом и утонченностью стихотворение напоминает образцы восточной поэзии. Ощущается гармония мировосприятия, когда вызванная образом цветка взволнованность лирического героя уравновешивается молчаливым спокойствием ночи. Компоненты образа воссозданы калькированием, что кажется единственно верным способом для перевода этого стихотворения.

Анимализм изображения – характерная черта стихотворений Н. Воробьева из детского цикла. Рассмотрим дальше параллельные тексты произведения, в котором натюрморт из бытовых предметов «оживает» и создает сказочный сюжет: Хата настовбурчилавуха – // квітислухає. // На ній метелики ночують, // а цвіркуни їм спати не дають. // На лаві глечики синіють, // відро кахикає в кутку, // хтось воду п’є, // комусь не спиться. – The house pricks itsears // andhears flowers. //Butterfliesbed down there //cricketskeep them awake. // On the bench, small jugs turn blue, // a pail coughs in a corner, //someonesips water //someone sleepless[7, с. 74 – 75].

Анимализм изображения в переводе передает впечатление оригинала благодаря удачно подобранным глагольным соответствиям, которые воссоздают сказочную динамику образов и вместе с другими средствами способствуют и звуковой выразительности. Трансформация глагольной формы в адъективную в финальной строке, лаконизм и звукопись усиливают эстетический эффект.

Таким образом, воссоздание стилевой функции метафоры, универсальных архетипов, украинских символов, синтаксических доминант, калькирование микрообразов ассоциативной поэтики автора легло в основу интерпретации образа мира украинского поэта в англоязычном исполнении.

Магический образ мира Н. Воробьева – это живописный, неразгаданный край с языческим восприятием мира. Его лирический герой воплощает индивидуализм, сильную эмоциональность, интуитивное понимание и драматическое переживание явлений постоянно меняющегося мира.

СПИСОК ЛИТЕРАТУРЫ

1. Літературознавча енциклопедія: у двох т.: [aвт.-уклад. Ю.І. Ковалів]. – К.: ВЦ “Академія”, 2007 – (Енциклопедія ерудита). – Т. 2. – 2007. – 624 с.

2. Моренець, В. Хранитель променів і ожини (Про Миколу Воробйова) / Володимир Моренець // Воробйов М.П. Слуга півонії. – К.: Вид. центр “Просвіта”, 2003. – С. 7 – 9.

3. Нечуй-Левицький, І. Світогляд українського народу. Ескіз української міфології / Іван Нечуй-Левицький. – К.: Обереги, 2003. – 144 с.

4. Пахльовська, О.Є.-Я. Українська літературна цивілізація: автореф. дис. на здобуття наук. ступеня докт. філол. наук: спец. 10.01.01 “Українська література” / О. Є.-Я. Пахльовська. – К., 2000. – 96 с.

5. Прохоров, Ю.Е. В поисках концепта / Прохоров Ю. Е. – М.: Гос. ин-т рус. яз. им. А. С. Пушкина, 2004. – 204 с.

6. Сто найвідоміших образів української міфології / [Завадська В., Музиченко Я., Таланчук О., Шалак О.]. – К.: Орфей, 2002. – 448 с. – (100 найвідоміших).

7. Vorobyov, Mykola. Wild Dog Rose Moon / Mykola Vorobyov. – [transl. by Myrosia Stefaniuk]. – Canada, Toronto, Ont.: Exile Editions Ltd, 1992. – 101 p.

Межъязыковые этимологические дублеты (на примере существительного char в английском и французском языках)

Кругляк Елена Евгеньевна — Канд. филол. наук, доцент, Саратовский национальный исследовательский государственный университет им. Н. Г. Чернышевского, Саратов, Россия

Статья подготовлена для публикации в сборнике «Актуальные вопросы переводоведения и практики перевода».

Английский и французский языки, как и их варианты, имеют продолжительную и уже хорошо изученную историю взаимодействия, результатом которой стало не только появление в обоих языках многочисленных традиционных заимствований, но также и заимствований семантических, структурных и т. д. При сравнительно-историческом исследовании взаимодействия вышеназванных языков, а также их вариантов были выявлены этимологические дублеты, существующие параллельно в двух языках, и только пристальное их изучение в диахроническом плане позволило обнаружить их общность. Таким образом, параллельное существование лексических единиц с общим этимоном в неродственных языках позволяет нам говорить о таком явлении, как межъязыковые этимологические дублеты. Дадим определение данному языковому явлению.

Межъязыковые этимологические дублеты – это лексические единицы, связанные между собой одной и той же этимологической основой, имеющие одинаковое или близкое значение, но появившиеся в неродственных языках различными путями и дифференцированные в процессе развития языков семантически, фонетически и стилистически.

Рассмотрим явление этимологических дублетов на примере существительного char. В общефранцузский язык данное существительное пришло из латинского языка: carrus, i, m – телега, подвода. Современный академический словарь французского языка « Larousse » приводит следующие значения этого слова: в литературе – это двухколесная повозка, используемая в сражениях и играх; деревенская телега на четырех колесах и без рессор, в которую впрягается животное; украшенная колесница, используемая для народных празднований; танк; парусная тележка.

Проследим, как менялась семантика данного существительного на протяжении веков.

Впервые во французском языке оно фиксируется в 1080 году как слово латинского происхождения, обозначающее «четырехколесную повозку», в форме charre[1, с. 142].

В античный период данное существительное обозначает уже двухколесную повозку, запряженную лошадьми, используемую в сражениях, играх или публичных церемониях (Les généraux triomphateurs montaient au Capitole sur leur char).

В 1636 г. это повозка, запряженная животными и используемая для нужд сельского хозяйства (телега) или для проведения празднеств (Le paysan se hâte de rentrer le dernier char de foin avant l’orage/ C'était le Mardi gras, il y avaient de grands chars multicolors).

С появлением во Франции в начале XIX века открытых повозок, запряженных лошадьми, с деревянными скамьями у данного существительного появляется значение «шарабан» (1804 г.) Шарабаны использовались для прогулок, загородных поездок, охоты. В этом же XIX веке появилось значение «катафалк», а также «поезд».

В 1922 г. существительное char переходит в военную терминологию со значением «бронированная боевая машина» (Dans les rues, un grand affairement de camions, de chars, de tanks et de canons de la D.C.A.) [2, с. 312–313].

В настоящее время данная лексическая единица считается устаревшей, так как вышли из употребления повозки, которые она обозначала. Актуальным остается ее употребление только в военной терминологии.

В английском языке существительное car известно с XIV века. Оно, так же как и французское char, означало «тележку на колесах» и произошло от латинского carrus – «телега, подвода».

С развитием техники старый вид транспорта cars («колесные повозки») стал заменяться железнодорожными вагонами, которые сначала имели определение «железнодорожный», т. е. назывались railway carriage или raiway car, а затем утратили определение и стали называться carriage или car. С изобретением двигателя внутреннего сгорания и появлением автомобилей слово car получило значение «автомобиль».

С 1913 года в общеанглийском языке слово car встречается в выражениях police car «полицейская машина» и private car «частный автомобиль».

Из английского языка слово car переходит в его американский вариант, где с 1836 года оно используется и во множественном числе: the cars в значении «поезд».

В Америке к 1856 году car встречается в выражениях freight car – «грузовой вагон», mail car – «почтовый вагон», baggage car – «багажный вагон», platform car – «вагон-платформа», passenger car – «пассажирский вагон», dining car – «вагон-ресторан», buffet car – «вагон-буфет», restaurant car – «вагон-ресторан», dormitory car – «спальный вагон», smoking car – «вагон для курящих», parlor car – «вагон-гостиная», palace car – «вагон высшего класса», Pullmann car – «пульмановский вагон», observation сar – «обзорный вагон», refrigerating и refrigerator car – «вагон-рефрижератор».

Заметим также, что в качестве обозначения железнодорожного вагона слово char употреблялось и во французском языке Франции в первой половине XIX века. Это значение происходит от значения «повозка на четырех колесах, предназначенная для транспортировки крупных грузов» (обнаружено во французском языке Средневекового периода) и, следовательно, не имеет никакой последовательной связи с американским использованием.

С 1867 года в английском языке США и Великобритании используются выражения elecric car и street-car, означающие соответственно «электро-» и «автомобиль».

В 1878 году во франко-канадской газете L'Echo du Canada появилось словосочетание des chars allégoriques от английского allegorical car.

Влияние канадского английского car укрепило позиции французского существительного charв канадском варианте французского языкаипрепятствовало его забвению. Сейчас оно во французском языке Канады, в отличие от французского языка Франции, также употребительно, как и четыре века тому назад.

Клод Пуарье в своем «Историческом словаре французского языка Квебека» приводит такие значения слова char:

1)   автомобиль;

2)   транспортная повозка на рельсах (устаревшие значение – вагон поезда и дрезина); содержимое вагона, количество, которое представляет это содержимое; товарный поезд; вагон трамвая;

3)   колесница (специально сделанная для участия в дефиле по случаю народного праздника, карнавала) [3, с. 184–187].

В свою очередь, канадский исследователь Жерар Дажене в своем «Словаре трудностей французского языка Канады» также указывает на семантические особенности данного существительного, существующего одновременно в канадских вариантах французского и английского языков. На сегодняшний день данная лексическая единица употребляется в канадском варианте французского языка в словосочетаниях char de combat (боевой танк), char blindé (танк), char d’assaut (штурмовой танк), char à bancs (шарабан) в военной терминологии, а также для обозначения карнавальных повозок – char allégorique, похоронных кортежей – char funèbres. Значение «вагон» (например, в словосочетании char à foin) в канадском варианте французского языка считается устаревшим и сохранилось только во фразеологическом обороте un char pis une barge (вагон и маленькая тележка). Жерар Дажене также утверждает, что значение «автомобиль» появилось у франкоканадского char от английского car. Исследователь также определяет данное существительное как архаизм и англицизм одновременно [4, с. 154–155].

Таким образом, в условиях языкового контакта и активного взаимовлияния контактирующих языков происходит параллельное сохранение лексических единиц, представляющих собой дублетные формы, а также их актуализация.

Библиографическийсписок

1.    Dubois J., Mitterand H., Dauzat A. Dictionnaire étymologique du français. Larousse. Paris, 2001. 822 p.

2.    Dictionnaire de la langue française. Lexis. Larousse. Paris: VUEF, 2001. 2109 p.

3.   Claude Poirier. Dictionnaire historique du français québécois: monographies lexicographiques de québécismes. Sainte-Foy: Presses de l'Université Laval, 1998. 1020 p.

4.    Dagenais G. Dictionnaire des difficultés de la langue française au Canada.Editions pédagogiques. Québec – Monréal, 1967. 680 p.

Ментальное моделирование объективного пространства носителями культуры и его отражение при переводе(на материале русского, английского и норвежского языков)

Костюченкова Наталья Викторовна - кандидат филологических наук, доцент, Новгородский государственный университет, г. Великий Новгород, Россия

Статья подготовлена для публикации в сборнике «Актуальные вопросы переводоведения и практики перевода».

Процесс отображения действительности на концептуальном уровне сознания, являясь в общем универсальным для всех народов, может быть проанализирован через призму культуры отдельно взятого этноса, что так или иначе учитывается в процессе перевода с одного языка на другой. Профессор О.Г. Почепцов выдвигает гипотезу «принципа пиков», которая заключается в том, что отражению в сознании этноса подвергается «не мир в целом, а лишь его пики»^{[4, с. 111]}. Языковой уровень при этом также характеризуется свойственными данному языку смысловыми представлениями, связанными с культурой и традициями носителей языка. Ю.Д. Апресян говорит о так называемой наивной модели мира. Автор обозначает наивную модель мира как «определенный способ восприятия мира, навязываемый в качестве обязательного всем носителям языка»^{[2, с. 629]}. Ю.Д. Апресян отделяет наивную модель мира от научной системы понятий, характеризуя ее как используемую человеком независимо от его знания тех или иных научных достижений: образ мира, запечатленный в языке, «во многих существенных деталях отличается от научной картины мира»^{[2, с. 629]}. Вместе с тем, ученый не умаляет значения наивной модели мира, поскольку она предоставляет семантике новую интересную возможность — языковые знания можно связывать с фактами действительности не прямо, а через отсылки к конкретным деталям наивной картины мира как она представлена в языке. В результате появляется основа для выявления универсальных и национально своеобразных признаков в семантике естественных языков.

Если говорить об отражении категории пространства в языках, то можно утверждать, что семантика пространственных предлогов и наречий содержит информацию как о пространственных представлениях самих объектов, так и о пространственных отношениях между ними. Р. Джекендофф и Б. Ландау полагают, что в семантике пространственных предлогов и наречий присутствует информация о таких характеристиках объектов, как геометрическая форма объекта, его осевая ориентация и т.д.^[5]. Например, предлоги рус. в, норв. i, англ. in несут концептуальную информацию о том, что объект должен иметь внутреннюю часть, в которой может располагаться другой объект. Рус. впереди, норв. fremme, англ. infrontof; рус. позади, норв. bak, англ. behind концептуально отражают представление об особой организации объекта, расположенного по оси «впереди — позади»; рус. между, норв. mellom, англ. between указывают на то, что в качестве ориентира может выступать не один, а два предмета. В семантике рус. близко, рядом, англ. near, beside, по мнению Т.Н. Маляр и О.Н. Селиверстовой, отражаются представления либо о членении пространства, либо о расстоянии между объектами^{[3, с. 118]}. Иными словами, вышеперечисленные языковые единицы в разных языках обладают универсальными признаками.

Однако, заключая в себе аналогичную концептуальную информацию о пространственных представлениях объектов и отношений между ними, вместе с тем соответствующие языковые единицы в трех языках могут неодинаково описывать одну и ту же ситуацию, благодаря специфичности наивной модели мира у разных народов (Ср. также: рус. птица на дереве, норв. fuglenerpåtreet, англ. the birdisinthetree). Несмотря на то, что эти высказывания соотносятся с одной и той же ситуацией реальной действительности, они имеют разные значения, так как выражают различия в восприятии этой ситуации носителями разных языков. В русском и норвежском языках образ дерева воспринимается как целостное образование, поэтому внешний предмет представляется русскими и норвежцами как находящийся на поверхности. В английском языке дерево — объемное пространство с внутренне членимой структурой, «вместилище», поэтому обозначаемый предмет, с точки зрения англоговорящих, находится «внутри». Этот факт должен быть учтен при переводе подобных высказываний. Как справедливо отмечает Н.В. Александрович, концептуальный анализ как раз и наделяет переводчика способностью «проникнуть» в когнитивные и эмотивные «слои» текста, в результате чего подобрать наиболее оптимальные средства его перевода»^[1].

Таким образом представленная выше языковая иллюстрация характеризует разные способы ментального моделирования, имеющего национальную специфику. Представляется, что наивная картина мира конкретного народа составляется ментальными концептами, преломляющимися через призму культуры данного народа и имеющими свое уникальное отражение в языке. Этот процесс осложняется необходимостью идентификации языковых соответствий при переводе, сопровождающейся, порой, неоднозначностью восприятия исходной информации.

Зарубежные ученые для обозначения ментальных схем мышления используют термин «паттерн» (например, «pattern» у О.М. Уотсона). У.О. Уотсон, исследуя поведение человека в отношении структурирования пространства, выделяет в соответствии с этим три уровня: «инфракультурный» («infracultural») — пространственное поведение человека в его филогенетическом прошлом, послужившее фундаментом, на котором зиждется культура (например, освоение новых территорий в процессе охоты; «предкультурный» («precultural») — освоение пространства с помощью анализаторов (зрения, обоняния, тактильных рецепторов и т.д.), воплощенное в культуре (например, в изобразительном искусстве); «микрокультурный» («microcultural») — структурирование пространства в соответствии с культурными представлениями конкретного народа^{[6, c. 33‑43]}. Автор причисляет паттерны к последнему уровню, имея в виду специфические элементы пространства, организованные в соответствии с установками определенной культуры. Так, паттерны проявляются в особенностях застройки городов: известна японская «интервальная» система расположения улиц и традиция нумеровать дома не согласно последовательности их расположения вдоль улицы, а в порядке их строительства. Ввиду того, что в английской и американской культурах важным элементом внешнего вида улицы является живая изгородь, в этих странах принята «решетчатая» система застройки городов^{[6, с. 40]}. Говоря о проявлениях американских стереотипов, любопытно будет обратиться к исследованию концептов, являющихся базовыми для представителей американской культуры, которое выполнено Н.В. Александрович на основе анализа романа Ф.С. Фицджеральда «Великий Гэтсби». Помимо прочих, она особо выделяет концепт «Дом». С одной стороны, являясь универсальным пространственным концептом любой культуры, «дом» символизирует «освоенное, покоренное, «одомашненное» пространство, где человек находится в безопасности». С другой стороны, дом с садом представляет собой воплощение Американской мечты, поэтому он персонифицируется: «had winked into the darkness(подмигивал в темноте); blazed gaudily on(переливался огнями)» и т.д.^[1]. Таким образом, перед читателем образ дома предстает как предмет особой гордости и показатель высокого социального статуса его владельца.

Итак, в процессе перевода необходимо учитывать те неотъемлемые и немаловажные элементы ментальной картины мира, которые коренятся в культурной памяти этноса на протяжении не одного поколения, что, в конечном итоге, не может не отражаться в языке. Такие элементы, в частности, составляют языковую идентичность носителей культуры.

Список литературы

1.     Александрович Н.В. Концептосфера художественного произведения и средства ее объективации в переводе. На материале романа Ф.С. Фицджеральда «Великий Гэтсби» и его переводов на русский язык /http://www.universalinternetlibrary.ru/book/65535/chitat_knigu.shtml

2.     Апресян Ю.Д. Избранные труды. Интегральное описание языка и системная лексикография.— Т.2.— М., 1995.

3.     Маляр Т. Н, Селиверстова О.Н. Семантика некоторых пространственных предлогов и наречий в русском и английском языках // Съпоставително яезикознание.— № 3.— София, 1992.— С.118‒124.

4.     Почепцов О.Г. Языковая ментальность: способ представления мира // Вопросы языкознания. — 1990.— № 6.— С. 110 – 122.

5.     Jackendoff R., Landau B. Spatial language and spatial cognition // Napoli D. (ed.) Bridges between psychology and linguistics. A Swarthmore Festschrift for Lila Gleitman. - Hillsdale, N. Jersey, 1991.— P.145‒169.

6.     Watson O. M. Proxemic behavior. A cross-cultural study.— Mouton, the Hague, Paris, 1970.

Место адъективных фразеологических единиц в системе фразеологии родственных и разносистемных языков

Автор: Сапаров Саламат Пердебаевич, аспирант, г. Ташкент, Узбекистан
Статья подготовлена для публикации в сборнике «Актуальные вопросы переводоведения и практики перевода».

Адъективные фразеологические единицы (ФЕ) составляют обширный пласт любого языка и являются одной из наиболее распространенных древних форм языковой номинации, так как через сравнение человек издавна постигал окружающий мир и самого себя. Сравнение – необходимый и общепризнанный методический принцип научного исследования [8, С. 13, 19]. Исследование языков во всей полноте, их специфических структур, конкретно-исторических функций и закономерностей развития невозможно без сравнительного анализа. Бесспорен тот факт, что “ни одно обширное исследование не может обойтись без знаний о наиболее общих свойствах языка или отдельных языковых групп, семей, то есть знаний, полученных в результате сравнения” [5, С. 3].

Устойчивые адъективные сравнения – одна из самых внутренне разнообразных групп компаративной фразеологии. Эти единицы представляют особый интерес для сопоставительного анализа, так как, возникая на основе образного представления о том или ином объекте, они наиболее ярко отражают национальную самобытность языка через систему оценочных образов, характерных для определенной лингвокультурной общности.

Первым исследованием, посвященным специальным компаративным фразеологическим единицам, явилась работа Ю. Лясоты, в которой сравнения рассматриваются как специальный вид фразеологизмов словарного состава на материале русского и английского языков [9. С. 17, 18]. Введенный данным автором в научный оборот в 1950-е годы термин «традиционное сравнение», в тот период характеризовался как двухкомпонентный устойчивый фразеологизм, выражающий определенное понятие.

Адъективные компаративные фразеологические единицы (АКФЕ) у Лясоты классифицируется на структурно-грамматические, лексико-семантические и семантико-стилистические.

Более подробнее АКФЕ исследуются в докторских диссертациях по фразеологии Н.Н. Амосовой, А.В. Кунина и И.И. Чернышевой.

Классифицируя фразеологические единицы, Н.Н. Амосова выделяет следующие два класса [1, С. 72].

1.     Идиомы – единицы постоянного контекста, в которых указательный минимум и семантически реализуемый элемент нормально составляют тождество, и оба представлены общим лексическим составом словосочетания, характеризуясь целостным значением.

2.     Фраземы – единицы постоянного контекста, в котором значение семантически реализуемого слова является фразеологически связанным.

Между тем ряд ученых не поддержали приведенную выше классификацию АКФЕ, обосновывая невозможностью определить, в каких компаративных фразеологизмах значение компонента фразеологически связано, а в каких они образуют целостное значение [7, С. 191; 11, С. 11].

В середине 1960-х – начале 70-х годов АКФЕ рассматривались лишь с таких  позиций, как выражение категории интенсивности, выделение экспрессивных и эмоциональных сем, цветообозначение, анализ сравнительной структуры АКФЕ [Ротт, 1967; Ройзензон, 1967; Берлизон, 1971, 1973; Убин, 1974 и др.].

Краткая характеристика всех типов компаративных фразеологических единиц в современном английском языке представлена в докторской диссертации А.В. Кунина. Автор аргументирует раздельнооформленность АКФЕ исследуемого типа и включает эти образования в классификацию ФЕ [7, С. 935, 965]. Тем не менее, особенности АКФЕ оставались неосвещенными.

В каракалпакском языкознании начало изучению фразеологизмов было положено Н.А. Баскаковым, который следующие два типа словосочетаний в тюркских языках:

1.     Словосочетания, рассматривающиеся как синтаксические единицы, к которым относятся простые словосочетания.

2.     Словосочетания, которые рассматриваются как лексические единицы, включающие устойчивые словосочетания [3, С. 79, 91].

Классификация фразеологизмов в каракалпакском языке определялась согласно классифицированию их в русском, а также в ряде тюркских языков.

В русском языке фразеологизмы классифицированы В.В. Виноградовым следующим образом: 1) фразеологические сращения; 2) фразеологические единицы; 3) фразеологические сочетания.

Аналогичную классификацию вводят К. Аханов [2, С. 103] в казахском языке: 1) фразеологиялық тутастықтар; 2) фразеологиялық бiрликтер; 3) фразеологиялық тiзбектер и Ш.Рахматуллаев [10, С. 4] в узбекском языке: 1) фразеологик чатишма; 2) фразеологик бутунлик; 3) фразеологик қушилмалар.

По общим факторам каракалпакского языка такая же классификация одобряется большинством каракалпакских лингвистов, хотя были такие сторонники четвертого класса фразеологизмов (“Фразеологические слова” – “Фразеологиялық сөзлер”), как Н.С. Вагина, Д.Е. Розенталь, М.И. Фомина, И.В. Цапукевич, Н.М. Шанский и Е. Бердимуратов, которые рассматривали пословицы и поговорки как отдельный класс фразеологизмов: 1) фразеологиялық өтлесиўлер; 2) фразеологиялық бирликлер; 3) фразеологиялық дизбеклер [6, С. 8].

Как отметил великий русский критик В.Г. Белинский, фразеологизмы составляют «народную физиономию каждого языка и являются оригинальными средствами и «самородным богатством» того или иного языка, созданными в продолжение веков» [4, С. 260].

Адъективные фразеологические единицы, являясь обширным пластом фразеологизмов, представляют большой интерес для сопоставительного анализа, так как, возникая на основе образного представления о том или ином объекте, они наиболее ярко отражают национальную самобытность языка через систему оценочных образов, характерных для каждой лингвокультурной общности.

СПИСОК ЛИТЕРАТУРЫ

1. Амосова, Н.Н. Основы английской фразеологии. – Л.: ЛГУ, 1963.

2. Аханов, К. Тiл бiлiмiне кiрiспе. – Алма-Ата, 1962.

3. Баскаков, Н.А. Вопросы языкознания. – М.: Изд. 5-е, 1956. – № 6.

4. Белинский, В.Г. Полное собрание сочинений. – М.- Л., 1948.

5. Добровольский, Д.О., Малыгин, В.Т, Коканина, Л.Б. Сопоставительная фразеология (на материале германских языков). – Владимир, 1990.

6. Ешбаев, Ж. Қарақалпақ тилиниң қысқаша фразеологиялык сөзлиги. – Нөкис: Қарақалпақстан, Баспасы, 1985.

7. Кунин, А.В. Основные понятия английской фразеологии как лингвистической дисциплины и создание англо-русского фразеологического словаря: Дис…., докт. филол. Наук. – М., 1964.

8. Любова, А.Н.  Адъективные компаративные фразеологизмы в английском немецком и норвежском языках: общее и специфическое: Дис…., канд. филол. наук. – Северодвинск, 2009.

9. Лясота, Ю.Л. О традиционном сравнении как особом виде фразеологизмов словарного состава языка 3-я научная конференция: тезисы докладов. Дальневосточный университет. – Владивосток, 1958.

10. Рахматуллаев Ш. Фразеологик бирликларнинг маъно турлари. – Тошкент, 1955.

11. Сидякова, Н.М. Компаративные фразеологические единицы типа (as) + прил. + as + сущ. в современном английском языке: Дис.... канд. филол. наук. – М., 1967.

Метафорическое использование английского предлога ON

Автор: Злобина Ирина Сергеевна, кандидат философских наук, старший преподаватель кафедры иностранных языков неязыковых специальностей Вятского государственного гуманитарного университета, г. Киров

Уткина Надежда Вениаминовна, кандидат философских наук, старший преподаватель кафедры иностранных языков неязыковых специальностей Вятского государственного гуманитарного университета, г. Киров

Статья подготовлена для публикации в сборнике «Актуальные вопросы переводоведения и практики перевода».

В статье ставится задача дать обобщенную интерпретацию ряда понятий современной когнитивной семантики, необходимых для анализа метафоры. В соответствии с центральным принципом когнитивной семантики, концепты, хранимые в мышлении, не являются изолированными, атомарными единицами. Они могут быть поняты только в контексте структур фоновых знаний. Наиболее общим термином для таких структур является домен [3; с. 26]. Домен представляет собой связную область концептуализации, относительно которой характеризуется семантическая единица. В широком понимании доменом может быть любой концепт или область опыта.

Значение языкового выражения сводится не только к активируемому им содержанию, важно и то, как это содержание интерпретировано. Феномены, связанные с интерпретацией, это – фокусировка (focusing), перспективизация (perspective), спецификация (specificity) и высвечивание (prominence) [7]. Спецификация предопределяет степень детализации информации, фокусировка предполагает выбор содержания и его организацию, перспективизация же включает различные аспекты соотнесения «наблюдателя» (говорящего и слушающего) и «наблюдаемого» события. К высвечиванию принадлежат такие когнитивные операции, как профилирование и соположение траектора и ориентира. Говоря о профилировании, Лэнекер дает определения концептуальной базы и профиля, важные для понимания сути значения языкового знака. Концептуальная база есть весь объем информации, активируемый знаком. Профилем же является та часть базы, которая формирует само значение данного знака. Языковые отношения профилируют предметы и отношения. Профилирование определяется как различие по содержанию – смыслу.

При профилировании отношения его участники имеют различную степень высвеченности. Более высвеченный участник есть траектор, менее высвеченный – ориентир. Траектор является первичным, а ориентир – вторичным семантическим фокусом. Для понимания значения языкового знака необходимы оба. Различие траектора и ориентира связано с различиями в значении предлогов, которые описывают положение своих аргументов по отношению друг к другу, причем траектор профилирует свой аргумент, а ориентир играет подчиненную роль аргумента, относительно которого квалифицируется статус аргумента – траектора. Например, «книга под тетрадью» и «тетрадь на книге» описывают одну и ту же ситуацию пространственного положения двух вещей относительно друг друга, но различаются тем, какая из двух вещей профилирована как траектор и помещена в фокус внимания, а какая – служит ориентиром для профилируемого аргумента пространственного отношения.

Представители когнитивной семантики не рассматривают метафору как нарушение говорящим определенных законов языка [1, 6, 7]. Они утверждают, что метафора – это механизм повседневного языка концептуальной структуры, с помощью которого абстрактные и нематериальные области опыта можно представить в знакомых и конкретных терминах. Суть метафоры состоит в понимании и выражении одной вещи посредством другой [1; с. 24]. По мнению Лакоффа, метафора обозначает отношение между двумя доменами в концептуальном поле. Базисная конструкция, которая была названа Лакоффом "метафорической концепцией", может быть интерпретирована как устойчивая структура в наших концептуальных полях.

Метафора относится к сфере мышления, а не языка. Язык пространства чаще всего используется там, где язык никакой другой концептуализации не предлагает. Сознание в большей степени зависит от языка, идеи без слов не существуют, они возникают на их базе, мысль ведома метафорами. Ни одна метафора не зарождается, если нет концепта. Метафора вторичнее концепта; она следует за тем, что родилось в голове. Этот зародившийся концепт определяет путь поиска нужных слов для выражения мысли [1; с. 28].

Лакофф предусматривает "возможность того, что многие области опыта метафорически структурированы с помощью довольно небольшого числа образов-схем" [5; с. 271]. Метафоры – это отображение концептуальных областей, которые устанавливают соответствие между объектами в отображаемом и исходном доменах. Система условно концептуальной метафоры бессознательна, автоматична, и постоянно используется, она занимает центральное место в нашем понимании опыта, часть ее универсальна, часть – культурно обусловлена. Наиболее важными метафорами являются те, которые встроены в язык, так как они систематизируют понятийную (когнитивную) систему говорящего. 

Если исходить из того, что метафоризация, описанная Лакоффом и Джонсоном, основана на взаимодействии двух структур знаний – когнитивной структуры «источника» и когнитивной структуры «цели», то в процессе метафоризации некоторые области цели структурируются по образцу источника и происходит «метафорическая проекция» или «когнитивное отображение». Предположение о частичном воспроизведении структуры источника в структуре цели стало основой для одного из главных принципов теории Лакоффа –"принципа инвариантности", утверждающем, что метафорическое отображение сохраняет когнитивную топологию (т.е. структуру образа-схемы) отображаемой области (домена) в той степени, в которой она согласуется с внутренней структурой другой, участвующей в отображении области. С одной стороны, это означает, что получившиеся модели исходного домена остаются нетронутыми в отображаемом домене, а с другой стороны, когда получившаяся модель отображаемого домена согласуется полностью или частично с исходным, то возможно лишь ее метафорическое отображение [2, 8]. Кроме того, общий уровень структуры отображения должен согласовываться и сохранять любые контекстуальные эффекты, возникающие в тексте, где используются метафорические выражения [9; с. 53]. 

Основная концептуальная схема. Различные способы восприятия пространства могут вносить различные аспекты в создание пространственных гештальт. П. Дин [4; с. 115] считает, что человек воспринимает и осмысляет три вида пространственных образов:

а) Визуальные. Они представляют собой пространственные отношения с точки зрения разделения, непрерывности, угла зрения, и любых аспектов, связанных с положением субъектов по отношению друг к другу, т.е. их топологических отношений.

б) Двигательные. Этот вид восприятия обрабатывает информацию относительно контроля движения и способности взаимодействовать с другими людьми, объектами и самим собой.

в) Кинетические. Эти образы кодируют информацию, необходимую для подсчета динамического взаимодействия, пути, направления осей, гравитации, взаимной ориентации участников и пр. 

Эти аспекты восприятия прослеживаются и в человеческом опыте. Они имеют долингвистический характер и являются частью телесного опыта человека. Осмысление отношений траектор-ориентир являются толчком для появления новой концептуальной схемы. Концептуальная схема предлога ON сочетает в себе три вида схемы-образа, определяющие три конфигурации: топологическую, функциональную и динамическую. Исходная концептуальная схема будет применяться к категоризации новых впечатлений, часть которых будет не совсем отвечать всем требованиям, и поэтому концептуальная схема предложит основу для новых впечатлений, преобразуя исходную образную схему. Кроме того, частичное разрешение схемы будет в основном состоять из выделения или подчеркивания различных аспектов воспринимаемого пространства. Концептуальная схема лексической единицы ON объединяет топологические отношения двух взаимосвязанных объектов, их функционирование (один из них осуществляет контроль над другим), и их модели динамического взаимодействия (как правило, по вертикальному направлению вверх-вниз). Для концептуальной схемы предлога ON в физическом домене за основу берутся следующие конфигурации [8; с. 115]:

1.      Траектор достигает или осуществляет контроль над ориентиром или самим собой через контакт его свободной части с внешней стороной ориентира. Это соотношение называется основа. 

2.      В соответствии с топологической конфигурацией, траектор и ориентир находятся в контакте, или, как правило, стремятся к этому. 

3.      В соответствии с функциональной конфигурацией, взаимодействие между траектором и ориентиром, где траектор имеет контроль над ситуацией, ожидаемо.

4.      В соответствии с динамической конфигурацией, траектор и ориентир определяют общую ось, по которой их отношения принимают определенную направленность. Эта ось прототипична вертикальной оси, аналогично канонической позиции человека стоять на месте, когда свободная часть определяется подошвами ног. Сила траектора прототипична давлению вниз. 

Концептуальная схема определяет отношения основы. С точки зрения ориентира, траектор является обузой, бременем, а с точки зрения траектора, ориентир – это поддерживающий объект. Например,: “He preferred sleeping in bed with his head on a pillow”.

Метафорическое использование предлога ON

Метафоры основы. В следующих метафорах ориентир отображается на поддерживаемый объект:

1.  Причины (для принятия решения, результата, действия и т.д.): глаголы blame on, on impulse, on charge.

2.  Помощь (получаемая или предлагаемая помощь является основой для действий, развития и т.д.): lean on, count on, rely on, depend on, back on, hang on, hinge on, be based on.

3. Средства, ресурсы: draw on, live on, feed on, leech on, bet on, trade on, sustain somebody on, nourish on, capitalize on, profit on, dine on, fatten on, gorge on.

4. Аргументация: base on.

5. Мотивы (для принятия решения, ведения определенной политики, действий, отношений): congratulate on.

6. Теории (эта метафора часто используется в языке для описания научных и других теорий, для выражения их конструктивного характера, где аксиомы или принципы являются основой для последующих теорем): rest on the thesis.

В метафорах обязательства (the responsibility laid by … on), расходы (tax on), штрафы, наказания (lift on), траектор отображается как бремя.

Метафоры, основанные на кинетических (двигательных) образах. Предлог ONв контексте согласовывается с лексическими единицами, выражающими движение. Наблюдаются следующие закономерности:

1)      Движение, заканчивающееся в поддерживающем объекте: lounge, deposit, set up, learn, recline, put down, land, lay, put, hang, settle.

2)      Движение, заканчивающееся контактом с ориентиром и контролем над ним: tread, push, press, pressure, impinge, prey, grasp, step.

3)      Движение, заканчивающееся контактом: fall, sink, throw, cast, hurl, fling, dash, spit, shed, drip, drop. Связь траектора с ориентиром могут устанавливать такие глаголы как beat, strike, smite, punch, hit, bump, bang, thump, tap, slap, pat, clap, rap, knock, kick, hammer, drum, blow, jump, splash, smash down, plunk down, thwack, hurtle.

4)      Движение, стремящееся к контакту и контролю над ориентиром: attack, be, march, advance, turn.

5)      Траектор становится частью ориентира через контакт: add on, attach on, build on, take on.

Данные образы обеспечивают структуру исходного домена следующих метафор:

1.      Свет – флюид (сущ. – shadow, shade, colour, brightness,гл.– shine, cast, beam, reflect, blaze).

2.      Действия – направляемые движения (smile, frown, scowl, laugh, grin, wink).

3.      Инвестиции – вливания (waste, spend, disburse, lavish).

4.      Взгляд – прикосновение (look, glance, peep, stare, gaze, glare, pore, peer, set eyes on, fix one’s eyes on).

5.      Физические явления – зачинщики конфликта (fall, descend, creep, touch).

Метафоры, основанные на топологических образах (контакте):

1)      Контакт (частичное одобрение концептуальной схемы здесь приводит к контакту траектора и внешних границ ориентира): hands onthe cup.

2)      Привязанность (часть траектора привязана к ориентиру): глаголы engrave, stamp, paint, print, write.

3)      Траектор – часть ориентира (траектор понимается как часть внешней стороны чего-либо): nose on face, expression on face, ears on head, peaks on mountain; или как часть, привязанная к целому: heels on shoes.

4)      Четко выраженный контакт (точное указание положения траектора и ориентира): выражения on the one hand … on the other hand, on the contrary, on the part of, on behalf of, on the edge.

5)      Контакт с четкими границами: street, square, park, lake, road, river, sea, bay, way, track, coast, shore, beach, bank.

Эти образы являются исходным доменом для следующих метафор:

1.      Присутствие – контакт (on exhibit, on display, on view).

2.      Группа – это целое (team, staff, committee, board, commission).

Метафоры, основанные на функциональных образах (контроле). Образная схема контроля основывается на частичном ограничении концептуальной схемы. В качестве примера отношений контроля можно привести следующие шаблоны:

1)      Места, где живут люди (государства, штаты, фермы), контролируемые людьми: live ona farm.

2)      Здания и места, являющиеся центрами деятельности (фондовая биржа), находящиеся под контролем людей, работающих там. Города, улицы, рабочие места и т.д. рассматриваются как находящиеся под контролем определенного лица.

3)      Человеческий контроль артефактов, машин, инструментов или обстоятельств в целом: work on, decide/decision on, focus on, policy on, act/action on, influence on, check on, play on.

4)      Группы или институты, осуществляющие контроль над определенной частью общественной жизни.

5)      Выражения, обозначающие определенный контроль людей за их деятельностью или другими людьми: be on sb., call on sb., shut the door on sb, on guard, on schedule, on alert, on duty, on the lookout, on call, on hand.

Схема контроля является исходным доменом для следующих метафор:

1.      Видеть – значит контролировать (look on, focus on, give on, face on, spy on, keep an eye on).

2.      Чувства – контролеры (A good feeling prevailed on).

3.      Нормы – это контроль (prohibition on).

Итак, образное использование предлога ON не хаотично. Мотивация может быть прослежена на образных схемах этого предлога. Концептуализация основана на языковых данных, а также на телесном и социальном опыте. Большинство отображений проектируют всю концептуальную схему на абстрактные домены, другие отображения проектируют одну из образно-схематических структур в рамках концептуальной схемы (топологические, функциональные или динамические образы). Принцип инвариантности определяет, какие абстрактные области доступны в качестве целевых доменов. Таким образом, показано, что идиомы и словосочетания с предлогом ON семантически мотивированы метафорическим отображением, чей исходный домен является концептуальной схемой, которая возникает в виде комбинации трех измерений: топология (контакт), функция (контроль), и динамическое взаимодействие.

СПИСОК ЛИТЕРАТУРЫ

1.      Лакофф, Дж., Джонсон, М. Метафоры, которыми мы живем / Дж. Лакофф, М. Джонсон. – М.: Едиториал УРСС. 2004.

2.      Brugman, C.M. What is the Invarience Hypothesis? Cognitive Linguistics / C.M. Brugman. 1990. P. 257–266.

3.      Clausner, T.C. Domains and image schemas [Text] / T.C. Clausner, W. Croft // Cognitive Linguistics. 1999. № 10-1. P. 1–31.

4.      Deane, P.D. At, by, to, and past: An Essay in Multimodal Image Theory / P.D. Deane. – Proceedings of the Annual Meeting of the Berkeley Linguistics Society 19. 1993. P. 112–124.

5.      Lakoff, G. Contemporary theory of metaphor. Metaphor and Thought / G. Lakoff. – Cambridge: Cambridge University Press. 1993. P. 202–251.

6.      Lakoff, G. The Invariance Hypothesis: Is abstract reason based on image-schemas? Cognitive Linguistics / G. Lakoff. 1990. P. 39–74.

7.      Langacker, R.W. Grammar and conceptualization / R.W. Langacker. – Berlin, New York: Mouton de Gruyter. 1999.

8.      Navarro, I. A multimodal system for spatial semantics: the preposition ON. Estudios de Linguistica Cognitiva / I. Navarro. – Cifuentes, Alicante: Universitat d’Alacant. 1998. P. 767–788.

9.      Ruiz de Mendoza, F.J. On the nature of blending as a cognitive phenomenon / F.J. Ruiz de Mendoza. – Journal of Pragmatics 30. 1998. P. 259–274.

Мотивированность арготических единиц-цветообозначений

Ускова Анна Игоревна — Канд. филол. наук, старший преподаватель кафедры английского языка, Воронежский государственный технический университет, Воронеж, Россия

В настоящее время ввиду особого внимания ученых к человеческому фактору в языке особую значимость приобретают исследования в русле антропологической лингвистики. Одним из ключевых вопросов, стоящих перед современными языковедами, становится изучение мотива как категории, являющейся принципиально важной для языковой личности в плане выражения чувств и мыслей, а также создания ассоциаций и символов.

Понятия мотива и мотивированности запечатлены в постулатах древнегреческих философов, касающихся аспектов наименования и взаимообусловленности имен предметов и непосредственно их сущности. Данные понятия также соотносятся с понятием номинации и механизмами образования в языке обозначений тех или иных фрагментов окружающей действительности.

В словаре С. И. Ожегова зафиксировано определение понятия мотива как «побудительной причины, повода к какому-нибудь действию» [2]. Применительно к лингвистической науке проблема мотивации в языке связана, с одной стороны, с осознанием языка как знаковой системы и рассмотрением его основной единицы — слова — как социально обусловленного знака, с другой стороны. Необходимо отметить, что мотивированность обусловливается ориентацией человека на различные аспекты объекта или фрагмента действительности. При этом источником мотивации могут служить различные свойства объектов (форма, размер, запах, вкус, звук, цвет и т. д.), восприятие объекта самим человеком или представления человека о данном объекте. Поэтому мотивированность правомерно считать результатом процесса познания [3, с. 65].

На современном этапе развития науки мотивированность исследуется на различных уровнях (морфемном, лексическом, словообразовательном и т. п.), в различных сферах функционирования (Т. А. Сидорова, Е. Г. Лукашенец, Д. Н. Полякова, Л. Щигло). Анализ мотивированности на материале арготических единиц-цветообозначений вследствие недостаточной изученности данной сферы представляется особенно актуальным.

Говоря в целом о мотивированности лексических единиц, можно утверждать, что она отражает сохранившееся в словах представления о первичном признаке, лежащем в основе понятия [5]. Лексическая мотивированность может быть выделена на нескольких уровнях:

• фонетический уровень (звуковая оболочка имитирует звуки, характерные для обозначаемого предмета / сопровождающие его действия, и реализуется в звукоподражательных словах);
• морфологический уровень (в основе лежит взаимосвязь между морфологической структурой лексической единицы и непосредственно ее значением);
• семантический уровень (наблюдается в случаях реализации связей между первичным обозначением имени и именуемыми объектами, для вторичной номинации которых оно используется) [4].
• Необходимо отметить, что одна и та же лексическая единица может включать совокупность разных видов мотивированности. Вместе с тем далеко не все слова в языке мотивированы. В большей степени мотивация относится к нестандартным пластам лексики, лексемы которых не только передают денотативное значение, но и обладают высоким уровнем экспрессивности и эмотивности.

Для арго мотивированность составляет важную особенность семантической структуры лексических единиц, так как более половины объема его вокабуляра составляют единицы, являющиеся по своему происхождению переносными значениями слов, функционирующих в национальном стандарте. Наиболее часто в арго встречается семантическая мотивированность, в то время как морфологическая и фонетическая — на порядок реже.

Для исследования мотивированности арготизмов нами был выбран «Словарь тысячелетнего русского арго» под редакцией М. Грачева [1]. В качестве мотивирующего признака рассматривался перенос на основе цвета.

Цветообозначения позволяют проследить универсальные свойства языка как системы. Но данный тезис также справедлив и в отношении языковых подсистем, к которым относится арго. Поэтому на данном материале можно исследовать и национально-культурную специфику лексики, обусловленную экстралингвистическими, языковыми или ассоциативными причинами. Речь идет, в первую очередь, о типичности цветов и их символизме для той или иной культуры. В то же время необходим учет факта существования перевернутой пирамиды иерархии ценностей носителей арго, что отражается в частотности использования тех или иных цветов, а также в специфике контекстов их употребления.

Анализ арготических единиц в «Словаре тысячелетнего арго» М. Грачева позволил выделить 149 лексем-цветообозначений, среди которых преобладали такие номинации цвета, как черный, белый, красный, зеленый, синий, голубой, желтый, коричневый и розовый. Примечательным является факт наличия в словаре большого количества арготизмов черного, белого и красного цветов, что является совпадением с национальным стандартом, в котором запечатлена триада белого, черного и красного цветов.

Полученные данные показали, что наиболее часто арготизмы цветообозначения используются для наименования алкогольных напитков, лиц, их принимающих, и последствий их употребления: синенький — денатурат, используемый пьяницами; синявка — жидкость для мытья окон, употребляемая пьяницами и токсикоманами; синяк — алкоголик, пьяница; белка — белая горячка. Также цветообозначения используются для наименования наркотических веществ, например: белый — героин; белая — промедол; беленькая/беленький — таблетка, содержащая наркотическое вещество; белое — фенамин; черная — опий; желтая — таблетка кодеина. Приведенные арготизмы выступают примерами семантической мотивации на основе сходства по цветовому признаку.

Широкий спектр цветообозначений используется для передачи понятия исправительное учреждение: зона красная — ИТК, в которой преобладают назначенные администрацией бригадиры и командиры; зона серая — ИТК, в которой заключенные живут не по «воровским» законам и не по законам администрации; зона черная — ИТК, в которой заключенные живут по «воровским» законам.

Для обозначения денег (американской валюты) в русском арго используется цветообозначение зеленый: зеленый/зелененький — доллар. При этом отмечается наличие заимствования из английского языка — грин (green) в том же значении. В данном случае цвет долларовых банкнот стал признаком, на базе которого реализуется семантическая мотивация заимствования.

Среди форм образования арготизмов достаточно распространенной является контаминация, то есть создание новых слов или словосочетаний в результате объединения близких по звучанию, форме или значению единиц. Например, для обозначения черного и белого хлеба в русском арго используются лексемы Чернышевский и Белинский. Таким образом, реализуется контаминация слов — литературное словосочетание прилагательного черный (хлеб) и фамилии Чернышевский, также и во втором примере — прилагательного белый и фамилии Белинский.

Фактический материал словаря показывает, что для русского арго цветовыми доминантами являются черный, белый, красный и синий. Использование цветообозначений позволяет носителям арго передавать эмоциональное отношение к окружающему миру емко, сжато и экономично. Преобладание примеров с указанными цветокомпонентами позволяет сделать вывод о значительных возможностях данного пласта лексики в плане реализации переносных значений и вербализации предметов и явлений окружающего мира.

Библиографический список

1.    Грачев М. А. Словарь тысячелетнего русского арго. М.: Рипол Классик, 2003. 1119 с.

2.    Ожегов С. И. Толковый словарь // URL: https://slovarozhegova.ru/word.php?wordid=14924.

3.    Сидорова Т. А. Типология мотивированности слова в когнитивном аспекте // Актуальные проблемы филологии и педагогической лингвистики. 2016. № 4. С. 65–72.

4.    Хазимуллина Е. Е. Типы мотивированности языковых единиц: на материале русского и некоторых других языков: Дис.... канд. филол. наук. Уфа, 2000. 214 с.

5.    Щигло Л. Исследование мотивационных связей лексических единиц // URL: https://gisap.eu/ru/node/2225.

Неизбежность приемов модуляции и целостного преобразования в кинопереводе

Газизуллина Камила Тахировна — Студент, Тольяттинский государственный университет, Тольятти, Россия

Статья подготовлена для публикации в сборнике «Актуальные вопросы переводоведения и практики перевода».

На сегодняшний день кинематограф стал одним из самых популярных и актуальных видов искусства. Современному зрителю доступны фильмы не только отечественного, но и зарубежного производства. Благодаря развитию Интернета возможен просмотр кино на языке оригинала, но не все владеют иностранными языками. Что касается российских кинотеатров и телевидения, то здесь зарубежная кинопродукция чаще всего представлена в дублированном переводе. В связи с этим возникает потребность в качественном переводе кинофильмов [9, с. 54]. Но процесс перевода кинотекста обладает некоторыми особенностями, которые отличают этот вид перевода от других.

Изучение особенностей киноперевода определяется необходимостью обеспечения качественного перевода иностранного аудиовизуального материала и возросшим интересом лингвистов и переводчиков к аудиовизуальному виду перевода. Киноперевод существует относительно недолго, поэтому для лингвистов-переводчиков это достаточно новая сфера и, соответственно, в ней есть еще не изученные или мало изученные особенности. Для того чтобы обеспечить качественный перевод кинофильма, необходимо учитывать все особенности киноперевода, следовательно, необходимо их глубокое изучение. Следует также исследовать проблематику, нормы киноперевода и переводческие трансформации, которые используются для обеспечения адекватности кинотекста.

В данной статье подчеркивается важность приемов модуляции и целостного преобразования, точнее, их неизбежность, так как без них сложно одновременно сохранить и смысл оригинального текста, и его экспрессивность, от которой напрямую зависит положительная оценка фильма зрителями. В работе будут использоваться примеры перевода кинодиалогов из анимационного фильма «Моана» с английского языка на русский, чтобы показать, насколько указанные приемы необходимы при перенесении кинотекста с одного языка на другой. Прежде чем перейти к примерам, нужно разобраться в понятиях кинотекст и кинодиалог, а также рассмотреть, что в себя включают проблематика и нормы киноперевода.

Кинотекст рассматривается как совокупность образов, речи, шумов, музыки, которые особым образом организованы и находятся в неразрывном единстве [5, с. 27]. Кинодиалог (вербальный компонент фильма, лингвистическая система фильма) представляет собой сочетание устно-вербального и письменно-вербального компонентов. К кинодиалогу относят речь персонажей, речь теле- и радиодикторов в кадре, разного рода аудиозаписи в кадре, все виды закадровой речи (комментарии автора, монологи героев), песни, исполняемые или прослушиваемые героями, все виды письменных текстов в кадре и за кадром [10, с. 253].

Когда речь идет о кинопереводе, то говорится о таких его видах, как субтитрование, дубляж и закадровое озвучивание. Это три наиболее распространенных вида киноперевода, и выбор одного из них зависит от страны, в которой выполняется киноперевод, а также от назначения переводимого продукта: это может быть кино, телепередача или DVD-диск [12, с. 9]. Мультфильм «Моана» вышел на экраны российских кинотеатров в дублированном переводе, поэтому в статье перевод кинодиалогов мультфильма будет рассматриваться с точки зрения дублирования как вида киноперевода.

Процесс дублирования очень трудоемкий и включает множество факторов, и в этом процессе тексту неизбежно придется претерпеть различные модификации. После того как переводчик закончит перевод, текст может быть отправлен на редактуру, а после – на синхронизацию, в процессе которых первоначальный текст перевода может быть существенно модифицирован, что иногда необходимо, а иногда нет. Также нужно учитывать, что иногда ни редактор, ни человек, который синхронизирует текст, не знают язык оригинала, поэтому измененный текст перевода может в итоге не совпадать с текстом оригинала [13 с. 5–6].

Синхронизация является одним из ключевых факторов в аудиовизуальном переводе, особенно в контексте дублирования [13, с. 35]. С профессиональной точки зрения цель «хорошей» синхронизации считается достигнутой, когда то, что зритель слышит с экрана, звучит не как перевод, а как речь самих актеров [13, с. 36–37].

В Европе существуют три общепринятые конвенции.

Движение губ в крупноплановой съемке (запечатлены губы или все лицо целиком) должно быть соблюдено. То есть исходный текст (в случае постсинхронизации) или переведенный диалог (в случае дублирования) должны совпадать с движением губ актеров на экране, особенно при губно-губных согласных, губно-зубных согласных и открытых гласных. Сопоставление переведенного текста с артикуляцией актера на экране называется губной синхронностью.

Телодвижения актеров на экране также должны быть соблюдены. Другими словами, исходный текст (в случае постсинхронизации) или переведенный диалог (в случае дублирования) должны совпадать с движением частей тела персонажа, при выражении эмоций (согласие, отрицание, удивление и т. д.). Такой вид адаптации называется кинетической синхронностью.

Должен быть учтен промежуток времени, за который актер произносит свою реплику. То есть исходный текст (в случае постсинхронизации) или переведенный диалог (в случае дублирования) должны в точности совпадать со временем произнесения реплики, а именно начинаться в момент, когда актер открывает рот, и заканчиваться в момент, когда он закрывает рот. Такой вид синхронности называется изохронией [13, с. 41].

Вышеперечисленные конвенции обусловливают проблемы киноперевода, которые осложняют процесс перевода кинофильмов.

В статье используются понятия приемов модуляции и целостного преобразования, определения к которым даны В. Н. Комиссаровым и Я. И. Рецкером [2, с. 176–177; 6, с. 60].

Как правило, при работе с текстом переводчик должен сохранять его оригинальность и смысл. Киноперевод подразумевает некую степень компрессии исходного материала при сохранении полноты его смысла, передачи аллюзий, игры слов, сложной фразеологии и т. д. [7, с. 155]. Для передачи игры слов обычно используется прием целостного преобразования.

E.g. Muscle up, buttercup[11]. – Выше нос, матрос[4].

Например, если эту фразу перевести дословно, то получится полная бессмыслица и реципиенту будет совершенно не понятно, почему вдруг речь идет о каком-то лютике, который должен стать сильнее.

Известно, что в классической теории и практике перевода целью адекватного перевода является точная передача содержания и формы подлинника, однако в кинопереводе стоит другая задача, а именно адаптация кинодиалога к культуре переводящего языка, что требует значительную долю трансформаций и изменений оригинального кинотекста. Н. И.Лепухова называет это интеркультурной адаптацией, которая обусловлена приспособлением произведения к восприятию представителями иной культуры [3, с. 162].

E. g. See you out there, Maui[11]. –Довстречи,Мауи[4].

В этом примере представлен перевод разговорного выражения с английского на русский язык, и переводчику приходится использовать прием целостного преобразования, для того чтобы адаптировать данное англоязычное выражения к нормам русского языка. Приходится буквально менять структуру предложения оригинала, чтобы передать смысл выражения.

В анимационном фильме присутствуют песни, перевод которых осуществлялся с помощью целостного преобразования.

E. g. Kid, honestly I can go on and on.

I can explain every natural phenomenon.

The tide, the grass, the ground –

Oh, that was Maui just messing around[11].

Что ж, деточка, как было сказано,

Я полубог, и вы все мне обязаны.

Прилив, трава, острова –

Дело рук Мауи, таки дела[4].

При переводе песен необходимо сохранить и рифму и содержание, однако это невозможно без комплексного изменения целых предложений, в итоге переводчику приходится буквально придумывать новую песню на переводящем языке.

E. g. That's a man's discovery of Nanya. – What's Nanya? – Non ya Business[11].

А это обнаружение Несуиси. – Какой Несуиси? – Сюда не суйси[4].

Также целостное преобразование использовано при переводе некоторых предложений. В примере выше, например, переводчик употребил данный прием, чтобы передать игру слов.

E. g. Te Fiti, how you've been?    [11] – Те Фити, ты смотри, ну как делишки?[4].

E. g. Now let’s feed you up, drumstick[11]. –Набирайжирок,доходяга[4].

В этих двух случаях видно, что при переводе были употреблены просторечные выражения, которые не соответствуют литературной норме русского языка. Таким образом переводчик добавил в речь персонажа больше фамильярности, тем самым усилив экспрессивность его речи.

Прием модуляции незаменим, когда требуется изменить форму предложения для соответствия требованиям синхронизации, не меняя при этом содержания:

E. g.Hewasrightaboutgoingoutthere[11]. – Он был прав в том, что там опасно[4].

E. g.Iwasonlylookingattheboats,Iwasn'tgonnagetonthem[11]. – Я только смотрела на лодки, я не собиралась плыть[4].

В примерах выше переводчик использует контекст и с помощью смыслового развития меняет форму предложения. В первом примере вместо дословного перевода «Он был прав по поводу хождения туда» переводчик, учитывая предыдущий диалог персонажей, изменил вторую часть в соответствии с контекстом. Второй пример демонстрирует то же самое: вторая часть предложения переведена с использованием приема модуляции, с указанием персонажа на намерение уплыть, о котором говорилось раньше. Однако в кинотексте изменение формы предложения с помощью модуляции не является прихотью переводчика. Это, в первую очередь, нужно для успешной синхронизации переведенного текста со звуковой дорожкой и движением губ и тела персонажей.

E. g. If any one has my hook, it's that PD eyed bottom feeder[11]. –Мойкрюкнавернякауэтогопучеглазогобарахольщика[4].

В этом случае в оригинальном предложении используется научный термин PD eyed,который нельзя переводить дословно, так как это не будет соответствовать ни жанру анимационного фильма, ни образу персонажа, а также термин, скорее всего, будет непонятен обычным зрителям. Кроме того, для передачи этого термина придется использовать переводческий комментарий или описание, что станет проблемой во время синхронизации. Поэтому переводчик прибегнул к приему модуляции и заменил понятие межзрачковое расстояние (PD eye) на определение пучеглазый.Учитывая, что в предложении говорится о ракообразном моллюске, выражение bottom feederозначает здесь рыбу, питающуюся на дне. По указанным выше причинам данное выражение было заменено словом барахольщик, что соответствует образу упомянутого персонажа из-за его любви к хламу.

Стоит подчеркнуть, что в обоих случаях для передачи научного понятия была использована эмоционально окрашенная лексика, что является важным аспектом киноперевода, так как это один из способов сделать переводной кинотекст более экспрессивным и привлекательным. По этому поводу М. А. Тульнова отмечает, что речь героев при переводе на русский язык является более экспрессивной, чем в оригинале, что обеспечивает повышение привлекательности кинотекста для русскоязычного зрителя, который владеет иным, чем у американского зрителя, объемом и содержанием социокультурной информации [8, с. 6–7]. Поэтому для передачи этой экспрессивности используются различные виды отклонений от литературной нормы, включая жаргон, сленг, табуированную лексику, просторечия и т. д [1, с. 194].

Таким образом, приемы модуляции и целостного преобразования необходимы при переводе кинофильмов по нескольким причинам. Во-первых, использование этих приемов помогает избежать проблем во время процесса синхронизации. Нельзя допустить, чтобы предложения в переводном кинотексте оказались длиннее, чем в оригинале, в противном случае будет иметь место несовпадение текста перевода со звуковой дорожкой. С помощью модуляции и целостного преобразования можно изменить структуру предложения, чтобы она соответствовала требованиям синхронизации, при этом смысл предложения останется нетронутым. Особенно это важно, если необходимо совпадение текста перевода с движением губ персонажей. Во-вторых, эти приемы могут быть единственным способом передачи лакун: например, когда передать значение какого-то слова или выражения оригинала в традиционных видах перевода можно только с помощью переводческого комментария или описательного перевода, что в кинопереводе приведет к нарушениям требований синхронизации, а также к снижению экспрессивности и привлекательности кинотекста. В-третьих, данные приемы чаще всего являются единственным способом перевода игры слов и песен, если они присутствуют в фильме.

Библиографический список

1.        Алексеева И. С.Введение в переводоведение: Уч. пос. для студ. филол. и лингв. фак. высш. учеб. заведений. М.: Издательский центр «Академия», 2004. 352 с.

2.        Комиссаров В. Н. Теория перевода (лингвистические аспекты): Учеб. для
ин-тов и фак. иностр. яз. М.: Высш. шк., 1990. 253 с.

3.        Лепухова Н. И. Прагматический аспект перевода // Молодий Вчений. 2015. № 5. С. 160–164.

4.        Моана (2016) на английском с субтитрами онлайн.URL: http://filmatika.ru/english_cartoons/moana/.

5.        Нелюбина Ю. А. Кинотекст в кругу смежных понятий // Гуманитарный вектор. 2014. № 4. С. 26–29.

6.        Рецкер Я. И. Теория перевода и переводческая практика. Очерки лингвистической теории перевода / Дополнения и комментарии Д. И. Ермоловича. 3-е изд., стереотип. М.: Р.Валент, 2007. 244 с.

7.        Скоромыслова Н. В. Теоретический аспект перевода художественных фильмов // Вестник Московского государственного областного университета. Сер. «Лингвистика». 2010. № 1. С. 153–156.

8.        Тульнова М. А. О способах локализации текстов глобальной культуры // Известия ВГПУ. 2013. № 1. С. 4–7.

9.        Федорова И. К. Возможности передачи и восприятия комического дискурса в условиях киноперевода // Пермский национальный исследовательский политехнический университет. 2014. № 10. С. 54–60.

10.    Федотова И. П. Структура лингвистической системы фильма // Вестник Нижегородского университета им. Н.И. Лобачевского. 2016. № 3. С. 252–256.

11.    Moana (2016) MovieScript. URL: https://www.springfieldspringfield.co.uk/ movie_script.php?movie=moana.

12.    O’Sullivan C. Translating Popular Film.Portsmouth: Palgrave Macmillan, 2011. 243 p.

13.    Orero P. Topics in Audiovisual Translation. Benjamins Translation Library. Barcelona, Benjamins Translation Library, 2004.227 p.

Некоторые проблемы перевода в лингвокультурологии и межкультурной коммуникации

Автор: Ходырева Елена Борисовна, старший преподаватель кафедры иностранных языков и лингвокультурологии ФМО ННГУ им. Н.И.Лобачевского, г. Нижний Новгород

Статья подготовлена для публикации в сборнике «Актуальные вопросы переводоведения и практики перевода».

Новый этап межкультурной коммуникации, ярко иллюстрируемый интегративными процессами в современной Западной Европе, предполагающий создание нового Европейского сообщества с установлением Европейского гражданства и всеми вытекающими последствиями, активно обсуждается в политических и общественных кругах Запада и особенно тех стран, которые имеют самое непосредственное отношение к правовому становлению Новой Европы. Так, например, проблема Европейского сообщества в широком смысле этого слова, упирающаяся в проблему Европейского гражданства, приобретает разные коннотации и вызывает новые препятствия в толковании понятия "гражданство", поскольку оно по-разному толкуется во Франции (политически), в Германии (культурно), в Великобритании (административно-территориально). Новые правовые документы должны интегрировать все толкования "гражданства" с целью обеспечения адекватной межкультурной коммуникации. Политические и административно-территориальные принципы, в отличие от культурного, могут быть закреплены и реализованы, поскольку они представляют собой активное формальное начало [1].

Это лишь одна из проблем, возникающих в процессе межкультурной коммуникации, которые связаны с различием языковой картины мира у жителей стран Евросоюза. Само сообщество на сегодняшний день не может свидетельствовать о наличии каких-либо традиций. Проводимая в общественно-политических кругах параллель между США и создаваемым Союзом в виде СШЕ (Соединенных Штатов Европы) указывает на живучесть тенденций, направленных на поиск определенных точек соприкосновения и существующих стереотипов. При определении истоков Европейской культурной традиции, ставятся следующие вопросы: Кто такой европеец? Как его идентифицировать? Можно ли составить гомогенный портрет европейца? По мнению М. Ферро, принадлежность к конкретной общности складывается не на основании знания языка; значимым является само чувство принадлежности к данной общности [2]. Культурология как наука определяет для европейцев общие греко-римские истоки, конкретизируя также большое значение общего религиозного мотива (христианство). Культурный компонент в ходе интеграции европейских народов представляется необходимым минимумом, способным объединить и укрепить современное европейское мышление [3]. Более того, межкультурная коммуникация предполагает существование не только расхождений между разными языками, но и различия при использовании одного языка. Так, представители англо-, франко- и немецкоязычных стран, несмотря на общий язык, необязательно будут относиться к одной культуре. В этой связи можно говорить уже о межкультурной коммуникации, например, между американцами и англичанами, французами и валлонами, жителями "старых" и "новых" Земель ФРГ [4].

Процессы глобализации и демократизации общественной жизни, открытость и доступность самых последних достижений в науке, культуре, искусстве позволяют огромному количеству людей получать и обмениваться информацией. В настоящее время и теория перевода, и переводческая практика трансформируются в более широкую дисциплину – теорию межкультурной коммуникации. Перевод как особый род речевой деятельности является одним из основных и общепринятых средств в межкультурной коммуникации, так как очень часто именно переводчик становится посредником в обмене информацией. Отсюда проблема перевода представляется в двух ипостасях – в собственно языковом (переводческом) смысле, перевод с одного языка на другой; а также в смысле понимания, перекодировки содержания через канал связи между говорящим и адресатом [5]. Практическое решение проблем перевода приводит к необходимости учета, прежде всего, количественных преобразований. В.Г. Гак справедливо указывает: "Для достижения адекватного перевода приходится не только решать задачу: что и как переводить, но и задачу: что добавить или, напротив, опустить при переводе" [6].

Исходя из вышесказанного, необходимо отметить особую роль, которая принадлежит лингвокультурологии как науке, возникшей на стыке лингвистики и культурологии, и исследующей проявления культуры народа, которые отразились и закрепились в языке [7]. Ценнейшим лингвистическим наследием является фразеология любого языка, поскольку она отражает видение мира, национальную культуру, обычаи, верования, историю говорящего на нем народа. Проблемы фразеологии чрезвычайно существенны как для практики, так и для теории перевода; они часто представляют большой практический интерес, поскольку связаны с различием смысловых и стилистических функций, выполняемых в различных языках словами одинакового вещественного значения, и с различием сочетаний, в которые вступают такие слова в разных языках. Трудность перевода состоит в необходимости сохранить красочность фразеологизма, донести до читателя или слушателя его стилистическую функцию, которая зависит от контекста, стиля автора, характера всего сообщения.

При переводе фразеологических единиц с русского языка на английский или с английского языка на русский, наблюдается явление кажущегося совпадения их семантики, или ложной симметрии. Фразеологические единицы такого рода можно назвать квазиэквивалентами; они способны оказать переводчику недобрую услугу и приводят к ошибкам так же, как и "ложные друзья" переводчика, или квазиинтернациональные слова на лексическом уровне. Например, angina (стенокардия, а не ангина), genial (добрый, а не гениальный), magazine (журнал, а не магазин), accord (согласие, а не аккорд), actually (фактически, а не актуально), brilliant (блестящий, а не бриллиант), clay (глина, а не клей), compositor (наборщик, а не композитор), data (данные, а не дата), expertise (компетентность, а не экспертиза), fabric (ткань, а не фабрика), intelligence (ум, разведка, а не интеллигенция), mayor (мэр, а не майор). При всей неповторимости и своеобразии систем английского и русского языков, значительная их часть совпадает, и хотя, гораздо менее чем в лексике, фразеологические единицы могут отражать совпадающие фрагменты картины мира, в то время как их уникальность объясняется несовпадением культур, быта, истории, географических условий проживания, религиозных обрядов и т.д.

Полная эквивалентность фразеологических единиц понимается как полное совпадение их существенных характеристик, которые модифицируются в параметры или критерии в контрастивном изучении: семантический, стилистический, лексический и морфологический [8].

В качестве примера можно рассмотреть следующие фразеологические единицы, являющиеся полными эквивалентами: to keep somebody at a distance (держать кого-либо на расстоянии в отношениях, не допускать фамильярности); to be born under a lucky star (родиться под счастливой звездой, быть удачливым); white magic (белая магия, доброе волшебство); to be hungry like a wolf (быть голодным как волк, быть очень голодным); to commit a political suicide (совершить политическое самоубийство, погубить свою политическую карьеру); better late than never (лучше поздно, чем никогда). Английские фразеологические единицы могут также переводиться частичными эквивалентами: to kill goose that lays golden eggs (убить курицу, несущую золотые яйца); to sing like a lark (соловьем заливаться); as like as two peas (похожи, как две капли воды); to be Greek to somebody (как китайская грамота). А также семантическими эквивалентами: to carry coals to Newcastle (ехать в Тулу со своим самоваром); birds of a feather flock together (рыбак рыбака видит издалека); charity begins at home (своя рубашка ближе к телу). И наконец, описательными фразами: black frost (морозная без снега погода); with open arms (с распростертыми объятиями); to wear one's heart on one's sleeve (душа нараспашку) [9].

Именно эти приемы использует переводчик, имея дело с фразеологическими единицами, обладающими прозрачной мотивацией: моноэквивалент – единственно возможный правильный вариант перевода для данной фразеологической единицы; описательный перевод, который может быть представлен переменным сочетанием или калькированием. При отсутствии полных или частичных эквивалентов прибегают к словесным: переводчик переводит фразеологическую единицу одним словом или пользуется комбинированным переводом (калькирование и описательный перевод). Эти основные способы перевода фразеологических единиц покрывают всевозможные подходы к переводу разных типов фразеологических единиц, другое дело – насколько верно "угадывается" значение фразеологических единиц в оригинальном контексте, если переводчику кажется, что смысл единицы выводим из семантики составляющих.

Далее рассмотрим примеры неправильно истолкованной семантики фразеологических единиц. В современном английском языке в группе оценочных прилагательных высокой частотности употребления наблюдается антонимический сдвиг, когда прилагательные с отрицательной оценочностью в разговорной речи употребляются как прилагательные с положительной оценочностью: это прилагательные vicious (злой), bad (плохой) и cool (прохладный). В результате фраза It's cool в определенных контекстах должна переводиться так: "Великолепно! Чудесно!" Например: "I've just returned from Cyprus. It's cool!" – "Я только что вернулся с Кипра. Великолепно!" В результате возникшая омонимия фраз и их семантическая двусмысленность (It's cool – прохладно и It's cool – великолепно) снимается только контекстом: лингвистическим (it's cool – прохладно, прохладный не может ассоциироваться с названием острова Cyprus – Кипр, выступающего в качестве контекстуального индикатора) или экстралингвистическим, когда индикаторы находятся в самой ситуации.

Аналогично приведенной единице может выступать фраза "It's too bad", которая часто ошибочно переводится как "Совсем плохо", а на самом деле эквивалентна фразе "Очень жаль". Например, "It's too bad that you didn't see that film" – "Жаль, что вы не видели того фильма". Квазиэквивалентны английским фразеологическим единицам "to keep house" и "condemned house" фразы "содержать дом" и "проклятый дом" соответственно, правильными являются фразы "жить отдельно, вести домашнее хозяйство самостоятельно" и "дом, предназначенный на снос". Irish stew – ирландское рагу, но Scotch broth – фраза, в которой также присутствует прилагательное, образованное от названия страны, переводится не "Шотландский бульон", а "перловый суп"; фразеологическая единица "to eat somebody's bread and salt" эквивалентна русской "быть чьим-либо гостем" (типичный квазиэквивалент "сидеть на чьей-либо шее, быть нахлебником"); "to be as cool as a cucumber" означает "быть хладнокровным, выдержанным", а не "быть прохладным как огурец".

Интересно также отметить, что в русском языке обнаруживается удивительное многообразие фразеологических единиц с общим компонентом "наплевательство": Да плюнь ты!; Мне это раз плюнуть!; Да плевать я хотел!; плевать в потолок; наплевать в душу и т.д. Лексическим эквивалентом русскому глаголу "плевать" служит глагол "to spit on/upon/at". Однако вряд ли фраза "Мне наплевать!" передает безразличие, если переводить ее глаголом "to spit", а потому ее лучше перевести как "I don't care". Рядом специалистов даже подчеркивается такое неоднократно отмечавшееся свойство русского характера, как "наплевательство", что, в частности, касается установки на безразличие [10]. Семантический анализ, проведенный в отношении отдельных глагольных фраз и лексем, позволяет определить основной набор семантических компонентов этих единиц: досада, презрение, наплевательство, незаслуженное оскорбление, разрыв отношений. Определяется тип "плевка": буквальный, квазиперформативный и метафорический, в чем необходимо разбираться переводчику, если он хочет правильно передать на английском языке фразы: "Он мне в душу наплевал", "Посмотрел он на все это, плюнул и ушел".

С.И. Лубенская в русско-английском фразеологическом словаре предъявляет следующие эквиваленты: плевать, наплевать, плюнуть в лицо – to spit in somebody's face; плюнуть в душу – to trample/stomp over somebody's feelings; плевать в потолок – to idle, to do absolutely nothing, to goof off, to twiddle one's thumbs, to sit around on one's butt; плевать я хотел – used to express absolute indifference (not to care a damn, to hell with) [11]. Анализ данных примеров показывает, что при известном параллелизме семантики слов "плевать" и to spit, только одна русская фраза переведена с участием глагола to spit – плевать в глаза/лицо; остальные переведены другими эквивалентами, словесными и фразеологическими, и в каждом случае с учетом контекстуального значения фразеологической единицы.

В заключение хочется привести высказывание Б.В. Беляева, который в статье "Психологический анализ процесса языкового перевода", писал: "Самой главной и основной стороной человеческого общения с помощью языка является то, что часто называют внутренней или смысловой стороной речи, а также ее смысловым содержанием. Это смысловое содержание, т.е. те мысли, которые внешне выражаются средствами того или иного языка, и есть "предмет перевода", который следует иметь в виду, когда ставится вопрос о том, что же именно переводится. Следовательно, строго говоря, переводятся не слова, а выражаемые ими понятия или суждения, не тексты, а содержащиеся в них мысли и рассуждения" [12]. Иными словами, перевод с одного языка на другой есть возможность выражения одних и тех же мыслей средствами двух разных языков. Языковой перевод, таким образом, является особым мыслительным процессом, а не особым видом речевой деятельности.

СПИСОК ЛИТЕРАТУРЫ

1.                Тхорик, В.И., Фанян, Н.Ю. Лингвокультурология и межкультурная коммуникация// Учебное пособие. Второе издание. – М.: ГИС, 2006. – с. 162–165

2.                Entretien avec Mark Ferro, par Daniel Bermond: La conscience europeene: mythe au realite//Label France. №40. Р. 2000.

3.                Фанян, Н.Ю. О методологии и процессах интеграции в межкультурной коммуникации. Язык и национальные образы мира // Материалы международной конференции (20-21 марта 2001). Майкоп, 2001.

4.                Головлева, Е.И. Основы межкультурной коммуникации // Учебное пособие. – Ростов н/Д: Феникс, 2008. – с. 26

5.                Нелюбин, Л.Л. Переводоведение в ретроспективе // Филология – Philologica (Краснодар), № 12, 1997. – с.70

6.                Гак, В.Г. Языковые преобразования // М., 1998. – 513 с.

7.                Маслова, В.А., Лингвокультурология // М.: Издательский центр "Академия", 2001. – 28 с.

8.                Сидорова, Л.И., Тхорик, В.И. О ложной эквивалентности фразеологических единиц в переводе // Взаимодействие языков в процессе перевода как фактор межкультурной коммуникации. – Краснодар, 2002. – с.92– 94

9.                Алехина, А.И. Краткий русско-английский фразеологический словарь // Мн.: изд-во БГУ, 1980. – 400 с.

10.           Булыгина, Т.В., Шмелев, А.Д. Языковая концептуализация мира: Прагматика, семантика, лексикография // М., 1997. – с.21–24

11.           Лубенская, С.И. Русско-английский фразеологический словарь // Нью-Йорк, Москва, 1997.

12.           Беляев, Б.В. Психологический анализ языкового перевода // "Иностранные языки в высшей школе", выпуск 2. – М.: Росвузиздат, 1973. – с.162

Некоторые трудности перевода неологизмов (на материале экономической лексики).

Автор: Валиуллина Фарида Мансуровна, кандидат филологических наук, доцент, филиал ИНЭКА,г. Чистополь.

Статья подготовлена для публикации в сборнике «Актуальные вопросы переводоведения и практики перевода».

Неологизм (нео + греч. logos слово) – новое слово, языковое новшество, грамматическая особенность, появляющаяся в языке [1; С. 166]. В эпоху массовой коммуникации существуют поистине беспрецедентные возможности для развития и распространения неологизмов. Ярким тому доказательством является язык прессы нашего времени. Язык американской прессы чуть ли не ежедневно обогащается неологизмами. Многие из них, правда, так и остаются "неологизмами-однодневками", тогда как другие "слова-экспромты" все же постепенно переходят в основной словарный фонд. Это, в частности, такие (теперь уже широко известные) слова и словосочетания, как:

sweat shop – предприятие, на котором существует потогонная система;

trouble shooter – уполномоченный по улаживанию конфликтов,

dark horse – темная лошадка, то есть кандидат, неожиданно выдвинутый на какой-то пост в разгар предвыборной кампании;

favorite son – кандидат, выдвигаемый в президенты делегацией своего штата (на предвыборном съезде партии);

boondoggling – слово, когда-то входившее в разряд сленга, теперь уже широко известно в политическом лексиконе в значении "заниматься пустыми делами";

термин hooverize буквально означает "жить по Гуверу", то есть "экономить на еде", "недоедать".

Выражение pork barrel когда-то входило в американский сленг. Однако сейчас это общепризнанный политический термин, который означает "бочка с салом", "кормушка", "казенный пирог", то есть специально проводимые правительством мероприятия с целью завоевания популярности среди широких масс.

Теперь уже вполне "благопристойный" политический термин lame duck когда-то был известен только как политический сленгизм. Сейчас термин lame duck употребляется в значении "политик-неудачник", "человек, которому не везет".

Интересно проследить появление неологизма sky marshal. Данное слово возникло в период расцвета практики угона самолетов похитителями-налетчиками (highjackers). Волна насильственного захвата и угона самолетов в США вызвала к жизни специальную науку по распознанию "профиля потенциального угонщика" (highjacker profile determination). Появилось соответственно и множество новых слов и понятий, связанных с этой областью.

Неологизмы lunatic fringe и little old lady in tennis shoes представляют собой эмоционально окрашенные грубовато-экспрессивные фразеологические единицы. Эти слова имеют то же значение, что и традиционный политический термин extremist – экстремист.

К этой же группе слов следует отнести такие "крылатые" неологизмы, как

nuts and cooks – махровые реакционеры;

diehards – твердолобые;

dinosaur wing – (букв.) "крыло динозавра", то есть группа людей с устарелыми взглядами;

hidebounds – лица с узким политическим кругозором;

moss-backs – ультраконсерваторы и

old fogies – старые консерваторы.

Касаясь истории политических неологизмов, интересно было бы проследить, например, развитие ряда политических терминов. Число таких терминов в американском политическом лексиконе весьма значительно: помимо уже давно утвердившихся слов-понятий типа political hireling – политический наймит; political drudge – работяга (о трудолюбивом работнике); stooge – политическая марионетка, возникают все новые и новые. Это уже упомянутые выше термины wardheeler, wheelhorse, а также (party) hack, hanger-on, hangdog politician, hatchetman. К сожалению, данная лексика еще не нашла отражения в современных двуязычных (переводных) словарях, и переводчик должен предлагать свои варианты перевода на основе своих самостоятельных умозаключений.

Wardheeler – это политический термин, с пренебрежительно-презрительной окраской. На русском языке его значение можно передать путем таких соответствий, как мелкий политикан, прихлебатель (при боссе); термин wheelhorse, также употребляющийся в устной речи, учитывая то определение, которое дается этому термину в толковых американских словарях, эквивалентен русским лексическим единицам: работяга, человек, который везет на себе весь воз. Следовательно, термины drudge, wheelhorse очень близки по значению. Party hack – политический наймит. Hanger-on перевести нетрудно, так как смысл довольно ясно передается уже самим, словом (ср. to hang-on – цепляться): приспешник, подхалим. Hang-dog politician следует перевести прихлебатель, карьерист. Слово hatchet-man появилось в американской политической лексике совсем недавно. Оно имеет явно разговорный оттенок и переводится как политический приспешник. Иногда необходимо дать более широкое толкование: "человек, следящий (по поручению босса) за соблюдением остальными членами партийной дисциплины и выполнением основных партийных решений".

С точки зрения психолингвистического анализа весьма интересный ряд политических синонимов составляют неологизмы 60-х годов. Это слова, обозначающие символическую силу или мнимую власть: straw man, paper tiger, stalking horse, satellite.

Общелитературный фразеологизм puppet government – марионеточное правительство известен всем. В то же время новейшие неологизмы в упомянутом синонимическом ряду могут озадачить даже очень опытного переводчика. В самом деле, как перевести такой политический неологизм, как straw man (или man of straw). Буквальное значение его – "соломенный человек". Ясно, что это метафора, и, следовательно, надо передать этот метафорический элемент на русском языке. По-видимому, удачным можно признать такие варианты, как "соломенное чучело", "ненадежный человек". Однако переосмысление неологизма пошло еще дальше. Straw man в современном политическом языке означает: "подставной (фиктивный) кандидат, выдвигаемый с целью отвлечь внимание избирателей от другого кандидата". Неологизм paper tiger, как известно, вошел в русский язык уже давно. Он переводится путем кальки – бумажный тигр, то есть употребляется в значении "неопасный противник".

Следует отметить, что существует много способов перевода неологизмов экономической тематики с английского языка на русский. Переводчик может калькировать "внутреннюю форму" неологизма с большой осторожностью и лишь в тех случаях, когда имеется полная уверенность в адекватности полученного перевода. Вместе с тем, анализ мотивированной "внутренней формы" является, как правило, непременным этапом в переводе таких неологизмов. Для достижения адекватности при переводе текста с одного языка (ИЯ) на другой (ПЯ) переводчик должен использовать эквивалентные соответствия в языке, на который делается перевод. Среди имеющихся языковых средств нужно найти эквиваленты, которые будут адекватными оригиналу.

СПИСОК ЛИТЕРАТУРЫ

1. Арнольд, И.В. Семантическая структура слова и методика ее исследования. – М.: Просвещение. 2006. – 192 с.

2. Пивовар, А.Г. Большой финансово-экономический словарь. – М.: Экзамен. 2000. – 1064 с.

3. Современный англо-русский политехнический словарь / Modern English-Russian Polytechnical Dictionary. – М.: Изд-во: Вече. 2007. – 445 с.

Неоднозначность глагольной природы причастия 2

Автор: Казначеева Татьяна Владимировна, студентка Курского государственного университета, г. Курск, Россия

Статья подготовлена для публикации в сборнике «Актуальные вопросы переводоведения и практики перевода».

Еще В. Гумбольдт заметил, что «человек является человеком только благодаря языку... язык с необходимостью возникает из человека... язык следует рассматривать... как непосредственно заложенный в человеке». Язык есть часть человека [1, с. 313 – 314].

Опираясь на данное высказывание, можно сделать вывод, что человеческий фактор в системе языка играет одну из важнейших ролей. На сегодняшний день благодаря структурным методикам разработано множество классификаций, позволяющих упорядочить языковую систему, однако ни в одной из них не учтен этот самый человеческий фактор. А между тем именно он помогает вникнуть в суть самых сложных явлений и понять всю комплексность языковых структур и ярусов.

Влияние человека на язык повлекло за собой множество последствий, одним из которых стало упрощение определенных систем с одной стороны и их же усложнение с другой, что привело к неоднозначности и противоречивости понимании тех или иных вопросов.

К подобной ситуации можно отнести случай с причастием 2 в английском языке. До некоторых пор всеми было принято, что причастие 2 образуется от глагола, относится к прошедшему времени и имеет пассивное значение. Таким образом, его нередко называют еще причастием прошедшего времени или пассивным причастием. Далее будут рассмотрены более подробные доказательства противоположной позиции, а также опровергнуты вышеуказанные названия с предложением введения в грамматику определенных универсалий, касающихся причастия 2 английского языка.

Структура причастия 2 является противоречивой, так как само по себе оно обладает признаками нескольких частей речи, что и обуславливает подобную проблематику.

Существует несколько доводов, подкрепляющих вышеизложенное высказывание. Какое-то время назад среди крупнейших лингвистов существовало мнение, что причастие есть прежде всего прилагательное. В.В. Виноградов рассматривал причастие как особую «категорию гибридных глагольно-прилагательных форм», а в Грамматике русского языка АН СССР (1970) причастия включаются в число глагольных форм. В Русской грамматике АН СССР (1980) причастие трактуется как «атрибутивная форма глагола». В современной грамматике английского языка причастие 2 расценивается как форма глагола, однако обычно допускается оговорка о кардинальном отличии ее от остальных неличных форм. Имеется точка зрения, что причастие 2 стоит на периферии системы глагола.

Причастие 2 в самой своей сути связано с глаголом, оно имеет глагольную основу, входит в качестве полнозначного лексического компонента в состав двух наиболее важных аналитических глагольных форм – перфекта и страдательного залога (have taken, is taken); подобно прочим глагольным формам причастие 2 может определяться наречием (successfully taken). Кроме того, в отличие от русского языка, причастие 2 в английском языке неизменяемо, полностью лишено морфологических характеристик прилагательного, то есть рода, числа, падежа, что, казалось бы, сближает его с глагольной системой. Однако большинство грамматистов отказываются признать причастие 2 полноправной глагольной формой, а некоторые даже исключают ее из системы форм этой части речи.

Для того чтобы понять всю сложность структуры причастия 2, необходимо рассмотреть следующие факты. Так А.А. Потебня считал, что причастие не является словом, образованным от глагола, оно не происходит от глагола, а появляется одновременно с ним. Также ученый многократно заострял внимание на том, что ни в одном случае причастие не стоит вместо личной формы глагола.

Причастия, в отличие от глаголов, которые выражают непосредственно сам процесс, выражают лишь влияние, результат воздействия данного процесса на тот или иной предмет. Таким образом, причастие связано с предметом в качестве следствия того действия, которое было оказано на него, что естественно ставит под сомнение вопрос о принадлежности причастий к глагольным формам и автоматически относит их к некоей периферии глагольной системы.

Необходимо также сказать и о неизменяемости причастия как факторе, который позволяет усомниться в его относимости к глаголу. Известно, что именно глаголы наиболее богаты формами словоизменения, а это в очередной раз подчеркивает несоответствие в сопоставлении причастия 2 и глагольной системы.

Не выражая само по себе никаких временных, видовых или залоговых значений, причастие 2 обладает необыкновенной гибкостью в плане лексического содержания и грамматического значения. Раскрывая смысл вышесказанного, необходимо отметить, что, несмотря на то, что иногда причастие 2 называют the Past Participle, такое название неправомерно, так как причастие не является личной формой глагола, что лишает ее возможности выражать какое-либо отношение к времени. Поэтому возможно использование причастия в абсолютно любом временном контексте без опасения потери смысла или основной идеи. Например:

Spoken in a loud voice the phrase seems powerful.

Spoken in a loud voice the phrase seemed powerful.

Spoken in a loud voice the phrase will seem powerful.

В вышеприведенных примерах форма причастия осталась неизменной, однако временное отношение глаголов менялось по желанию говорящего. Но как видно, смысл и основная идея были переданы грамотно и без ошибок благодаря предикативной форме глагола, с которой в свою очередь и соотносится причастие для опосредованного соотнесения с действительностью. Хотя причастие 2 и называют причастием прошедшего времени, оно таковым являться не может, так как использование его оправдано и в контексте настоящего и будущего времени, что снова доказывает его особое место среди прочих неличных форм.

Причастие 2 нередко именуют причастием «пассивным», снова забывая о том, что оно неизменяемо, а значит и никакой определенной направленности на субъект или объект не несет. Следует заметить, что причастие 2 выражает в английском языке не только пассивное значение. Еще Г. Фаулер указывал на то, что причастие 2 может быть образовано также от глаголов непереходных, и таким образом иметь «активное» значение. Например: fallen leaves, the risen sun, a vanished hand, past times, the deceased lady, etc. Наблюдения Г. Фаулера подтвердились и другими исследованиями.

Из всего этого можно сделать вывод, что при определенном лексическом наполнении причастие 2 может иметь значение завершенности,что противопоставляет его причастию 1 тех же глаголов, а значит, они образуют оппозицию по линии вида: завершенность – незавершенность.

Например:

She would sit watching the fallen leaves of last year, as she had watched the falling ashes at home [2].

Причастие 2 называют также перфектным, эта мысль в свое время была высказана А.И. Смирницким. Под перфектностью им понималось указание на осуществление соответствующего процесса до того времени, которое имеется в виду или о котором идет речь. Сама форма причастия 2 рассматривалась как наиболее простая форма перфекта.

Однако в настоящее время широко распространяется процесс «деперфектизации» причастия 2, его перфектность становится менее определенной и устойчивой под влиянием его применения в аналитических формах пассива.

Между перфектом и причастием имеются свои сходства: в данном случае отмечается их общая релятивность, относительность значений; а также свои различия. Использование перфекта подразумевает под собой объемное восприятие информации, домысливание каких-либо деталей ситуации, умение найти подоплеку, суметь восстановить определенные события в прошлом. Перфект несет в себе множество важной информации, именно событий, связанных с данным моментом речи, имеет побудительные интенции. Причастие 2 всего этого не выражает. Оно коротко и ясно в большинстве случаев передает состояние, возникшее или возникающее как результат определенной деятельности, действия, выраженного в процессе. Причастие лишь подразумевает, что ему предшествовало, но не имеет никаких побуждений представить и домыслить ситуацию.

Иными словами, состояние, которое выражается при помощи причастия 2, является вторичным по отношению к соответствующему процессу, как бы его зеркальным отражением. Из всего вышесказанного можно сделать вывод, что причастие не может быть образовано от любой основы глагола. А перфект, в свою очередь, обладает таким свойством. Причастию же необходим глагол, выражающий процесс, который имеет возможность породить новое состояние предмета. Причастие нельзя образовать от глаголов «быть» (to be), «лежать» (to lie), «сидеть» (to sit) и т.п. Поэтому формы been, lain, set, etc. часто имеют названия «псевдо-причастий».

Таким образом, причастие 2 не может быть названо ни причастием «прошедшего времени», ни «пассивным причастием»; черты, роднящие его с перфектом, также не делают его тождественным последнему. Все вышеперечисленное стало причиной, по которой лингвисты отказались от упомянутых наименований, применив более нейтральный термин «причастие 2». Кроме того, существует еще одно название подобного причастия, которое можно найти в Грамматике современного английского языка, созданной четырьмя авторами (Квирк, Гринбаум, Лич, Свартвик). По сути данное название не является термином, а скорее чисто формальным описанием этой формы: the –ed participle form [3].

СПИСОК ЛИТЕРАТУРЫ

1. Гумбольдт, В. Избранные труды по языкознанию. Языки мира. М.: Прогресс, 1984. – С. 313 – 314.

2. Штелинг, Д.А. Грамматическая семантика английского языка. М: Прогресс, 2006. – 127 с.

О трудностях перевода английских слов-реалий на русский язык

Кузьмина Дарья Юрьевна — Ассистентка кафедры романо-германских языков и перевода, Елецкий государственный университет им. И. А. Бунина, Елец, Россия

Статья подготовлена для публикации в сборнике «Актуальные вопросы переводоведения и практики перевода».

Понятие «перевод реалий» дважды условно: реалия, как правило, непереводима (в словарном порядке), и, как правило, она передается (в контексте) обычно не путем перевода. «Если говорить о непереводимости, – пишет Л. Н. Соболев, – то именно реалии, как правило, и непереводимы». Реалии являются маркерами национального в тексте и составляют лакуны в лингвокультурном пространстве принимающей культуры [11, с. 281]. А. П. Бабушкин в статье «Культура, когниция, перевод» разделяет лакуны на абсолютные и относительные. По его мнению, абсолютные лакуны представляют собой случаи полного отсутствия эквивалентов и восполняются свободным сочетанием слов: albanianization –«добровольная политическая изоляция страны и ее последующее экономическое обнищание». Относительные лакуны встречаются гораздо чаще [1, с. 10].

Основных трудностей передачи реалий при переводе две: 1) отсутствие в ПЯ соответствия (эквивалента, аналога) из-за отсутствия у носителей данного языка обозначаемого реалией объекта (референта); 2) необходимость наряду с предметным значением (семантикой) реалии передать и колорит (коннотацию) – ее национальную и историческую окраску [2, с. 82]. Выбор переводческого решения может осуществляться только с обязательным учетом трех составляющих – лингвистических знаний, когнитивного багажа и личного «эмоционального опыта» переводчика [12, с. 49]. В принципе все способы, используемые в переводческой практике для передачи реалий, можно свести к четырем: 1) транскрипция и транслитерация; 2) калька; 3) аналог, или приблизительное соответствие; 4) толкование, или разъяснительный перевод.

1. Транскрипция и транслитерация хороши тем, что позволяют передать звуковой или графический облик слова и не приводят к увеличению объема текста. Недостаток же их заключается в том, что на первых порах они могут быть непонятны носителям принимающего языка, особенно если контекст или ситуация не выявляют значения. Трудно сказать, многим ли русскоязычным читателям ясен смысл замелькавших на страницах нашей прессы слов: истэблишмент, хай-фай, дайджест. Однако высокая частотность употребления приводит к тому, что подобные слова приживаются в языке перевода (видеоклип, менеджер), а некоторые даже настолько хорошо акклиматизируются, что приобретают его грамматические характеристики – формы склонения, числа, словообразовательные аффиксы (шорты, комиксы, ковбойский) [10, с. 32]. Основной принцип транскрипции – передача графическими средствами (буквами) языка перевода фонетического облика слова при максимальной звуковой близости к оригиналу. Передача английской лексической единицы приемом транскрибирования не является точным ее воспроизведением на русский язык из-за различия фонетических систем обоих языков (так, например, английский звук [h] передается на русский язык как [х] или [г]: Harrow – Харроу; [th] как [т] или [с] «Truth» – «Трус»(название журнала) [4, с. 86]. Приемы транслитерации и транскрипции сравнительно редко применяются раздельно; чаще практикуется сочетание обоих приемов. Например, в «Herald Tribune» – «Геральд Трибюн» первое слово передано транслитерацией, второе – транскрипцией. Способы транслитерации и транскрипции применяются при передаче имен собственных, географических названий, названий судов, самолетов, газет, журналов, фирм, а также некоторых неологизмов и пр. Например, Galsworthy – Голсуорси, Downing Street – Даунинг-стрит, impeachment – импичмент и др.

2. Калька представляет собой перевод сложного слова или словосочетания по частям. Этот способ хорош тем, что он позволяет перенести в текст перевода смысловое содержание реалии без увеличения ее объема. Однако возможности калькирования ограничены: оно может быть использовано лишь тогда, когда у переводимой единицы есть составляющие и их сочетание мотивировано (skyscraper – небоскреб, brain drain – утечка мозгов, Salvation Army – Армия спасения). Когда же мотивировка затемнена или отсутствует, калькирование теряет всякий смысл. Покомпонентный перевод демотивированных реалий ни в коей мере не проясняет их значения (напр., log rolling – букв. «катание бревен» – сделка между членами конгресса о взаимной поддержке). Неприемлем способ калькирования и тогда, когда в языке перевода нет удобной, компактной грамматической структуры: tie vote – равный счет + голосование = равное количество голосов, поданных «за» и «против».

3. Аналог, или приблизительное соответствие, – это слово или словосочетание языка перевода, используемое для обозначения понятия, сходного, но не совпадающего с понятием языка оригинала. Достоинство данного способа перевода в том, что он обычно краток и не затрудняет понимания – ведь это знакомое слово, обозначающее привычное нам явление. Недостаток аналога в том, что он «стирает» специфику реалий и не доводит до нас всей полноты их значений. Так, слово drugstore переводят чаще всего как «аптека», хотя это «место, где можно перекусить и купить не только аптечные товары». Таким образом, аналог всегда либо шире, либо уже по значению, чем соответствующая реалия. Он условно приравнивается к реалии, так как имеет с ней общее семантической ядро.

4. Толкование, или разъяснительный перевод, почти всегда приводит к расширению объема текста, и в этом его недостаток. Разъяснение реалии, состоящей из одного или двух слов, может занимать несколько строк: town house – жилой дом в черте города, обычно в два этажа, стены которого вплотную примыкают к таким же домам, образуя непрерывную линию построек. С другой стороны, разъяснительный перевод как никакой другой из перечисленных выше способов раскрывает значение и специфику реалии – и в этом его преимущество. Часто он используется в комбинации с другими приемами – транскрипцией (транслитерацией) и калькой. М. Д. Гутнер называет этот вид перевода описательным. По ее мнению, его следует применять в следующих случаях [5, с. 34]:

1)   когда в русском языке отсутствует обозначаемая им реалия (например: highball – (разг.) виски с содой и льдом, поданный в высоком стакане);

2)   когда сложность перевода вызвана особенностями сочетаемости слов в английском языке (например: negotiated settlement – соглашение, достигнутое в результате переговоров; better-late-than-never admission – признание, сделанное по принципу «лучше поздно, чем никогда»);

3)   когда грамматические структуры английского и русского языков полностью расходятся (например: The general was maneuvered out of the presidency in 1974 – Генералу пришлось уйти с поста президента в 1974 году в результате маневров его противников); развернутое объяснение с добавлением дополнительных слов пришлось уйти, в результате, его противников вызвано необходимостью адекватно передать чуждую русскому языку конструкцию was maneuvered out of;

4)   когда возникает необходимость передачи газетного заголовка (например, заголовок Three counties to go wet может быть передан на русский язык только при помощи более распространенного объяснения: В трех графствах предполагается продажа спиртных напитков в воскресные дни).

И. Владова в статье «Перевод как межкультурная коммуникация» утверждает, что реалии представляют собой абсолютные лакуны в культурном пространстве иного этноса. Репрезентируя национальное своебразие и фиксируя уникальность исходной культуры по отношению к принимающей, они вводятся в текст перевода в транскрибированном или транслитерированном виде, сохраняя таким образом самобытность отдающей культуры. Многие переводчики, стараясь донести до читателя в максимально возможной степени и смысл, и специфику оригинала, «дублируют» перевод, прибегая к разного рода «гибридам»: members of the shadow cabinet – члены «теневого кабинета», т. е. представители официальной оппозиции; backbenchers – заднескамеечники, т. е.рядовые члены фракции. Передать некоторые стилистические нюансы в переводе, как правило, не всегда удается. Так, привычное для английского языка сокращение GOP (Grand Old Party) мы переводим просто как Республиканская партия, не имея возможности сохранить оттенок некоторой фамильярности [8, с. 36].

Ж. А. Голикова выделяет три приема передачи реалий: транскрипцию, транслитерацию и перевод. Ее позиция по первым двум приема схожа с мнениями предыдущих ученых, а метод перевода расширен и дополнен следующим образом: перевод (или замена, субституция) как прием передачи реалии на ПЯ применяют обычно в тех случаях, когда транскрипция по тем или иным причинам нежелательна. Существуют следующие способы перевода реалии.

1. Ввведение неологизма (в виде кальки и полукальки):

а) калька – заимствование путем буквального перевода (обычно по частям) слова или оборота: Red Army Man – красноармеец, Victory Day – День Победы, Skyscraper – небоскреб;

б) полукалька – новое слово или (устойчивое) словосочетание, являющееся частичным заимствованием: Decembrist – декабрист.

2. Приблизительный перевод (применяется чаще, чем любой другой прием):

а)   принцип родовидовой замены (позволяет передать содержание реалии единицей с более широким (очень редко – с более узким) значением с подстановкой родового понятия вместо видового – прием генерализации): церковь, пагода, мечеть, синагога – храм;

б)   функциональный аналог (удобен для передачи реалий-мер, в частности когда они предназначены для создания каких-то качественных представлений): столько-то миль – очень далеко, сто пудов – очень тяжелый;

в)   описание, объяснение, толкование как прием приблизительного перевода (используется в тех случаях, когда нет иного пути: понятие, не передаваемое транскрипцией, приходится просто объяснять): Two boys were playing flys up with a soft ball – Мальчики играли в мяч; разъяснение реалии, помещаемое в скобках после транскрипции/транслитерации и представляющее собой либо калькирование ее составных компонентов, либо составленное самим переводчиком сжатое описание ее сущности, при этом переводчик, как правило, отмечает свое «вмешательство» в текст оригинала пометкой «примечание переводчика»: polterabend – польтерабенд (традиционный вечер накануне венчания – прим. перев.)[3, с. 135].

3. Контекстуальный перевод – передача содержания при помощи трансформированного соответствующим образом контекста: Сколько стоит путевка на курорт? –Howmuchareaccommodationsathealthresorts?

Л. К. Латышев и А. Л. Семенов выделяют следующие способы передачи безэквивалентной лексики: транслитерация, калькирование, описательный (разъяснительный) перевод, приближенный (уподобляющий) перевод [24, с. 92]. А. О. Иванов также говорит о четырех способах передачи значения реалий: калькирование, использование существующего аналога, транслитерация/ транскрипция, описательный или приближенный перевод [5, с. 86]. Л. Ф. Дмитриева, Е. А. Мартинкевич и Е. С. Кунцевич отмечают приемы транслитерации, транскрипции и калькирования. По их мнению, калькирование применяется в тех случаях, когда требуется создать осмысленную единицу в переводном тексте и при этом сохранить элементы формы или функции исходной единицы. Калькирование используется для передачи именований историко-культурных событий и объектов, титулов и званий, названий учебных заведений, государственных учреждений: back-bencher – заднескамеечник [10, с. 32].

Е. А. Кузьмина в статье «Передача этнокультурных реалий в художественном переводе» говорит о том, что особый интерес представляют этнографические реалии, поскольку именно наличие в художественном тексте наименований национальных, особых предметов быта, одежды, продуктов питания придает произведению необходимый колорит. Таким образом, при переводе этнокультурных реалий перед переводчиком стоит сверхсложная задача. Он должен, с одной стороны, сохранить культурное своеобразие исходного текста, ввести иноязычного читателя в увлекательный, необычный мир чужой этнокультуры, а с другой стороны, необходимо сделать этот мир понятным для иностранного читателя, то есть переводчик должен интерпретировать данные явления, сопроводить их пояснениями, комментариями или найти подходящие эквиваленты в собственной культуре [6, с. 225]. Сохранить культурно-специфичные элементы исходной культуры удается при использовании в работе такого приема, как транскрипция (или транслитерация для имен собственных). Но это возможно лишь в том случае, когда существует переводческая традиция передачи таких наименований (например, Октоберфест, автобан). Е. А. Кузьмина утверждает, что калькирование (семантическое заимствование) также является известным способом перекодировки информации с иностранного языка на родной. Напр., русское выражение «целиком и полностью» является калькой немецкого im Ganzen und Vollen. Нередко перевод культурных реалий осуществляется путем применения генерализующей трансформации, то есть переводчик опускает некоторые культурно-специфичные элементы. Оправданием этому служит незначительность смысловой нагрузки, которую несет данная реалия, а также тот факт, что данный элемент исходной культуры мало знаком или вообще незнаком представителю культуры-реципиента. Кроме того, культурные реалии нередко транслируются переводчиком посредством такого приема, как описательный перевод, то есть замена термина дефиницией [8, с. 224].

С. Влахов и С. Флорин полагают, что, обобщив приемы передачи реалий, их можно свести к двум: транскрипции и переводу (в широком смысле слова). Транскрипция предполагает введение в текст перевода при помощи графических средств языка перевода соответствующей реалии с максимально допускаемым этими средствами фонетическим приближением к ее оригинальной фонетической форме: англ. whig –рус. виг. С. Влахов и С. Флорин разграничивают понятия транскрипции и транслитерации. Транскрипция – «передача звуков иноязычного слова (обычно собственного имени, географического названия, научного термина) при помощи букв русского алфавита», а транслитерация – «передача букв иноязычного слова при помощи букв русского алфавита» (например: tomahawk – томагавк,рус. каноэвместо кану(англ.[kəˈnuː])). С. Влахов и С. Флорин выделяют также такие способы перевода, как освоение, семантический неологизм и замена реалии реалией языка перевода. Под освоением теоретики перевода подразумевают адаптацию иноязычной реалии, т. е. придание ей на основе иноязычного материала обличия родного слова: фр. сonsiergeв ж. р. –рус. консьержка.

Таким образом, общая схема приемов передачи реалий в художественном переводе, предложенная С. Влаховым и С. Флориным, получает следующий вид:

Транскрипция (и транслитерация).

Перевод (замена).

1. Неологизм:

а) калька;

б) полукалька;

в) освоение;

г) семантический неологизм.

2. Замена реалий.

3. Приблизительный перевод:

а) родовидовая замена;

б) функциональный аналог;

в) описание, объяснение, толкование.

4. Контекстуальный перевод.

Анализ переводоведческих работ позволяет говорить о необходимости сохранения в переводе национального и исторического колорита оригинала, а для этого нужно знание реалий родного языка. Познав содержание языка, мы проникаем в образ мышления нации, в способ видения мира, начинаем понимать особенности менталитета носителей данной культуры, и вся совокупность фоновых знаний приводит нас к достижению адекватности, полноценности и эквивалентности художественного перевода.

Библиографический список:

1.        Ахманова О. С. Словарь лингвистических терминов: М., 1966. 609 c.

2.        Владова И. Перевод как межкультурная коммуникация // РЯ за рубежом. 2011. № 4. С. 27–33.

3.        Генри О. Город без происшествий // Сборник рассказов (пер. с английского). М.: Московский рабочий, 1981. 408 с.

4.        Голикова Ж. А. Перевод с английского на русский: Уч. пос. для вузов. М.: Новое знание, 2007. 287 с.

5.        Гутнер М. Д. Пособие по переводу с английского на русский общественно-политических текстов: Уч. пос. для вузов. М.: Высшая школа, 1982. 158 c.

6.        Дмитриева Л. Ф., Кунцевич С. Е., Мартинкевич Е. А. Англ. яз.: курс перевода: Книга для преподавания (Ин. яз. для профессионалов). М. – Ростов-на-Дону: ИКЦ «Март», 2005. 288 с.

7.        Иванов А. О. Английская безэквивалентная лексика и ее перевод на русский язык: Уч. пос. Л., 1985.

8.        Кузьмина Е. А. К проблеме перевода этнокультурных реалий // Культура в зеркале языка и литературы: Материалы междун. науч. Конференции / Отв. ред. Н. В. Ушкова. Тамбов: Изд-во Державина, 2008. С. 223–225.

9.        Нелюбин Л. Л. Введение в технику перевода (когнитивный теоретико-прагматический аспект): Уч. пос. для вузов. М.: Флинта, 2009. 216 с.

10.    Романова С. П., Коралова А. Л. Пособие по переводу с английского языка на русский: Уч. пос. М., 2006. 176 с.

11.    Соболев Л. Н. О переводе образа образом // Вопросы художественного перевода. М., 1955. 350 c.

12.      Фененко Н. А. Язык реалий и реалии языка / Под ред. профессора А. А. Кретова. Воронеж: Вор. госуд. университет, 2001. 140 с.

О трудностях перевода на английский язык рассказа А.П. Чехова "На пути"

Авторы: Спачиль Ольга Викторовна, кандидат филологических наук, доцент, Кубанский государственный университет, г. Краснодар.
Щаренская Наталья Марковна,кандидат филологических наук,доцент, Южный Федеральный университет, г. Ростов-на-Дону.

Статья подготовлена для публикации в сборнике «Актуальные вопросы переводоведения и практики перевода».

Рассказ «На пути» (1886) знаменует собой важный момент в развитии А.П. Чехова как писателя. «Пишу об «умном» и не боюсь», – говорит он о рассказе в письме М.В. Киселевой (П., II, с. 13)^[1]. Герой Григорий Петрович Лихарев, «шатаясь по Руси», оказывается с маленькой занемогшей дочерью в трактире. Из разговора его с Иловайской, случайной соседкой по комнате для проезжих, становится понятно, что он, человек увлекающийся, постоянно имеющий какую-нибудь страстную веру, ощущает испорченность, ущербность своей жизни и страдает от того, что был причиной несчастий близких. В финале рассказа он, покрытый снегом, стоит на дороге возле трактира.

Мы обратились к двум переводам рассказа «На пути» на английский язык – считающемуся классикой в англоговорящем мире переводу Констанс Гарнетт, осуществленному в период с 1916 по 1922 г., и выдвинутому на соискание переводческой премии в 2005 г. переводу Розамунд Бартлетт. Отстоящие друг от друга почти на 100 лет, они, однако, практически идентичны в том, что выпало в непереведенный «осадок» и осталось неведомым читателям А.П. Чехова на английском языке. Своей целью мы видим выявление в рассказе «На пути» имплицитных смыслов, важных для формирования картины русской жизни и составляющих потери во взгляде на русскую действительность через призму английских переводов.

В системе лексики рассказа «На пути» исключительно важную роль играют единицы, связанные с характеристикой пространства, где находится герой. Сам Лихарев выражает свое неприязненное отношение к трактиру и называет причины, которые его туда привели, – судьба, странные, своевольные поступки жизни: «Комедия, ей-богу... Смотрю и глазам своим не верю: ну, за каким лешим судьба загнала нас в этот поганый трактир?…Жизнь выделывает иногда такие salto mortale, что только гляди и в недоумении глазами хлопай»^[2](С., V, с. 466-477).Своеволие судьбы-хозяйки у А.П. Чехова проявляется в том, что она решает, где герою находиться [5; с. 68]. Посредством топоса места в рассказе определяется суть жизни героя и его поступков. Обратим внимание на слова леший и поганый в реплике Лихарева. Оба знака содержат в себе два смысла: вкладываемый героем и проясняющий точку зрения автора. В словах, прочитываемых как реплика героя, выражаются его эмоции: раздражение, недовольство. Авторский смысл буквален, и слово поганый реализует два значения, свойственные ему в общем языке: не только ‘плохой, отвратительный’, но и, в первую очередь, ‘нечистый’ – ‘нехристианский, языческий’. В таком значении слово поганый коррелирует с повторами в тексте, семантическими и корневыми. К корневым повторам относится прозвище хозяина трактира Семен Чистоплюй и наречие чисто в реплике невидимой хозяйки, приглашающей Иловайскую зайти в проезжающую: «Сюда, матушка-барышня, пожалуйте, – сказал певучий женский голос, – тут у нас чисто, красавица...» (C.,V, с. 464). Семантический повтор создается за счет описания проезжающей, которая «имела праздничный вид» и поэтому в ней «пахло свежевымытыми полами». Имя Чистоплюй содержит отрицательные коннотации, компрометирующие идею чистоты, и именно это важно в контексте рассказа. А слова «тут у нас чисто» нужно понимать как антифразис, глубинный смысл которого – ‘тут нечисто’ – выражает присутствие чертовщины. Выражение «за каким лешим», реализуя голос автора, непосредственно соотносится с повествованием героя о своем детстве: «Рассказывала нянька сказки, и я верил в домовых, в леших, во всякую чертовщину. Бывало, краду у отца сулему, посыпаю ею пряники и ношу их на чердак, чтоб, видите ли, домовые поели и передохли» (C., V, с. 468-469). Примечательно, что лешие и чертовщина исключены из объекта «борьбы» Лихарева – они остаются с ним вместо погибшего охранителя его дома. У героя нет дома, и судьба приводит его в трактир, в «проезжающую», именно за тем лешим, которого он оставил «в живых».

В переводах художественную систему в первую очередь нарушает передача имени владельца трактира: транслитерация Tchistopluy и Chistoplyui ничего не говорит читателю. Здесь мы сталкиваемся с извечной проблемой «говорящих» собственных имен. Ономатология А.П. Чехова за рубежом имеет своих исследователей [3], однако на переводах ономастических единиц это пока не отразилось. «Поганый трактир» превращается у Гарнетт в «accursed place»и у Барлетт в «wretched inn», и сема ‘бесовский’ исчезает, что особенно очевидно во втором случае. Смысл русской фразы «у нас тут чисто» соответствия не находит: «It’s clean in here» и «We’ve got everything nice and clean in here» воспринимаются в прямом значении.

В русском тексте в системе указанных слов, объединенных семой ‘чертовщина’, прозрачные ассоциации порождает название деревни, где находится трактир, – Рогачи (‘место пребывания тех, кто с рогами’). Гарнетт название деревни опускает, а транслитерация Бартлетт ничего не проясняет – Rogachi. Топоним Рогачи, однако, связан и с описанием погоды, которая представлена «зверем» в полном соответствии с рогатым зверем Апокалипсиса [Откр. 13]: «Что-то бешеное, злобное, но глубоко несчастное с яростью зверя металось вокруг трактира и старалось ворваться вовнутрь» (C., V, с. 463) Интересно, что в Рогачах место церкви определяется по отношению к трактиру: она находится в трехстах шагах от него. Трактир становится организующим пространство центром, в то время как обычно эта роль принадлежит церкви, которая являлась основным ориентиром в русских селах, ее колокола отмеряли время для всех в округе, предупреждали об опасности, не давали сбиться в метель и т.п.. В рассказе как только хромой (!) мальчик снимает нагар со свечи, в церкви начинают бить полночь.

В точный «адрес» местонахождения Лихарева входит также название комнаты в трактире, представляющее собой субстантивированное причастие. Эта грамматическая форма актуализирует идею застывшего движения, что напрямую связано с сюжетом: скиталец Лихарев не уезжает, а остается в трактире. Его движение призрачное. В переводах «проезжающая» передается как «travellers’ room» с потерей имплицитного смысла.

Для определения жизненных блужданий Лихарева важны названия губерний, где он странствовал, – Архангельская и Тобольская. Они порождают антитезу (‘божественный’, ‘прекрасный’ – ‘болезненный’, ‘мучительный’), поддержанную инструментовкой на ключевое слово боль: «таскался по Архангельским и Тобольским губерниям... вспоминать больно!» (C., V, с. 471). Передача названий латинскими буквами никак не отражает скрытый смысл топонимов: «roamed across Arkhangelsk and Tobolsk provinces…it is painful to remember!».

Образ главного героя напрямую соотнесен с убранством «проезжающей». В комнате – лубочные картины как божественного, так и светского содержания: иконы Георгия Победоносца и старца Серафима, портрет шаха Наср-Эддина. Это, с одной стороны, отражает специфику народной религиозности, вполне допускающей «соседство в домашнем иконостасе образов святых, лубочных картинок и журнальных вырезок светского содержания» [1; с. 389], веры и суеверий, примет, гаданий. С другой стороны, это типичные для А.П. Чехова эстетические знаки-симулякры, обозначающие эстетическую функцию без ее выполнения и важные для передачи информации от автора читателю [4]. В рассказе «На пути» «случайность высвечиваемых картинок можно прочитать как коррелят к случайностям жизни Лихарева» [4]. Но при всей случайности этих знаков в них есть и определенная логика, связанная с противоречивым образом Лихарева – его силой и слабостью, страстностью веры и изменами своим собственным убеждениям.

Наличие иконы Георгия Победоносца в «проезжающей» имеет реальное объяснение: содержатель трактира – казак, а Георгий Победоносец – один из любимейших святых у казачества. Инициалы главного героя – Григорий Петрович – идентичны инициалам святого. На эту связь святого и протагониста ориентирует и сравнение Иловайской – потенциальной жертвы Лихарева – со змейкой, что поддержано портретом героини: худенькая, черты лица острые, длинные. Внешность дочери Лихарева, которая страдает от его скитальчества, также может вызывать аналогичные ассоциации («плечи узки, все тело худо и жидко», «в коричневом платьице и в длинных черных чулках»). Григорий Петрович, губящий любящих его женщин, – «перевертыш» образа Георгия Победоносца, убивающего змия^[3].

Рассказ «На пути» принадлежит к рождественским рассказам А.П. Чехова [3]. Так как по народным поверьям нечистая сила получает особую власть в Рождественский и Крещенский Сочельник, то это делает возможным чудеса, превращения, «перевертыши»: крупные и резкие черты русского лица воспринимаются как мягкие и добродушные, узел превратился в маленькую, худенькую брюнетку и т.п. Вообще в русской жизни в изображении Чехова все не так, как кажется^[4], и эту идею выражают все неожиданные трансформации, антитезы, скрытые метафоры и ассоциации [2], присутствующие в рассказе.

В переводах Георгий Победоносец естественно выглядит как St. George the Victorious или Victor. Обе переводчицы дают комментарий, который мало что проясняет в художественной структуре рассказа, будучи сведенным к информации о том, что Святой Георгий – христианский мученик 3–4 веков, Бартлет, впрочем, добавляет, что он убил дракона. Инициалы «GV» больше не связывают Георгия Победоносца с Григорием Петровичем, да и по-английски имя George не созвучно имени Григорий, хотя это существенно в русском тексте.

Из всех картин в «проезжающей» наиболее заметной был портрет Наср-Эддина. Наср-Эддин выглядит постоянно присутствующим лицом в проезжающей, он даже заменяет героя: вместо Лихарева Саша и Иловайская, просыпаясь, видят Наср-Эддина^[5]. Доминирование образа персидского шаха в образе Лихарева связано с изменой героя настоящей русской вере. Присутствие портрета в трактире, где было «чисто», должно было во времена А.П. Чехова порождать попутно мысль о персидском порошке, который путешественники возили с собой, спасаясь от укусов клопов и других насекомых. «Нечистота» трактира в рассказе – знак присутствия в нем чертовщины, а шах Наср-Эддин, двойник Лихарева, – символ духовной «нечистоты» героя. Вероятно, в имени Наср-Эддина можно увидеть и анаграмму, зашифровывающую положение Лихарева – постоянное трагическое «между», остановку на середине, путь, не имеющий цели, то есть, по сути, завершение пути. Имя персидского шаха в английских текстах – Shah Nasir-ed-Din и Persian Shah Nasreddin – снимает определенную долю многозначности, хотя само наличие образа сохраняет главную линию восприятия героя.

Скитальчество Лихарева и остановка в «поганом трактире» причиной своей имеет то, что герой определил как проявление национальной черты, – огромную способность русского человека веровать. Однако способность веровать не означает невозможность перемены объекта веры, и Лихарев говорит именно о переменах своих вер. Все они соответствуют тому, что в одной из его реплик было противопоставлено единственной и основной вере: «Если русский человек не верит в бога, то это значит, что он верует во что-нибудь другое» (C., V, c. 468). «Что-нибудь другое» имеет смысл неопределенности только в данной антитезе, контекст же рассказа подсказывает полную определенность того, что противопоставлено Богу, – чертовщина.

Внутренняя связь образа Лихарева с чертовщиной выражается в деталях цветового и звукового плана. Цветовые детали подчеркивают в нем наличие огненно-красного начала, внешнего и «внутреннего» («загорелые щеки», «сверкающие глаза», «горячо верующий»). В звуковые детали образа героя входит его фамилия. Образованная соединением слов лихо и рев, она родственна описанию буйства нечистой силы в рассказе, проявляющейся сначала в непогоде («сердитый рев»), а затем в «пении» толпы мальчишек («Толпа беспорядочно ревела …» (C., V, с. 475). Смысл фамилии героя полностью утрачен в английских текстах: Liharev, Likharyov, и соответственно теряется «звуковое» единство образа героя с метелью и толпой. Чертовщина выражается также с помощью инструментовки на слово бес, порождаемой большим количеством слов с омонимичной приставкой, что теряется в переводах: «беспокойнейшее детство, я вам доложу!»(restless childhood, troubled childhood), «я бесприютен, как собака»(I am homeless like a dog, Like a dog), «я изнывал от тяжкого беспорядочного труда» (have been wearied out by heavy irregular work, hard labour), «на моих же глазах умерла моя жена, которую я изнурил своею бесшабашностью»(C., V, с. 471), «копит эти деньги и тайком шлет их своему беспутному Григорию»(erring Grigory, dissolute Grigory), «всё это разбивается в прах о беспечность»(irresponsibility). Повторы приставки, порождающие инструментовку, вместе с тем указывают на причинно-следственные проявления скитальчества и чертовщины: это отрицание, лишение покоя (бес-покойнейшее), приюта (бес-приютен), порядка (бес-порядочного), пути как нормального, направленного, нехаотического движения (бес-путному), способности заботиться, «печься» о чем-либо (бес-печность). Причина несчастий, страданий, таким образом, заключается в нарушении элементарных норм поведения человека.

Почвой для этого становится такая черта русского характера, как страстная потребность веры, порождающая внутреннюю стихийность, постоянный поиск идей. Но излишняя внутренняя подвижность выглядит в рассказе как проявление бесовского духа, уводящего человека от естественно сложившегося нравственного порядка, регулирующего отношения людей. Однако в рассказе нет освобождения человека от оправдания своей жизни посредством нахождения внеличностных причин. А.П. Чехов признает отсутствие в скитальце собственной воли и подверженность действию судьбы, но источник этой зависимости видит в самом человеке. Это совершенно очевидно выражено в речи самого Лихарева: «Всё у меня полетело кувырком…» (C., V, с. 469).Salto mortale русской жизни обусловлено «кувырканиями» человека.

Видение А.П. Чеховым причин несчастий героя выражено посредством сложной организации художественной формы рассказа на основе определенного принципа подобранности единиц, способных порождать образно-смысловые ассоциации, специфические для русского языка. Они становятся понятными при условии анализа текста, выявляющего эстетическую значимость всех компонентов, образующих систему художественного целого. Такой анализ важен как для успешной коммуникации между автором и русскоговорящим читателем, так и для попыток создания наиболее адекватного перевода текста А.П. Чехова на другие языки.

СПИСОК ЛИТЕРАТУРЫ

1. Грякалова, Н.Ю. А.П. Чехов: поэзис религиозного переживания //Христианство и русская литература. Сб. 4. СПб., 2002. С.383–397.

2. Клейтон, Д. «На пути»: «скульптурный миф» Чехова, или неудавшийся Пигмалион // Чеховиана. Из века ХХ в ХХI. М., 2007. С. 350–353.

3. Собенников, А. «Между «есть Бог» и «нет Бога»…» (о религиозно-философских традициях в творчестве А.П.Чехова). Иркутск. 1997.

4. Степанов, А.Д. Проблемы коммуникации у Чехова. Москва. 2005. http://www.my-chekhov.ru/kritika/problem/content.shtm

5. Табаченко, Л.В. Концепт судьба // Концептосфера А.П. Чехова. Ростов-на-Дону. 2009. С. 64–92.

6. Chekhov, A. About Love and Other Stories. Translated by Rosamund Bartlett. N.Y.: Oxford University Press. 2004.

7. Chekhov, A. On the Road. Translated by Constance Garnett. http://chekhov2.tripod.com/

Примечания

[1] Здесь и далее цитируется  по: А.П.Чехов. Полное собрание сочинений и писем в 30 томах. М.: Наука, 1974 – 1988. Буквой П. обозначаются письма, С. – сочинения, римской – том, арабской – страница.

[2] Рассказ «На пути» цитируется по: А.П.Чехов. Полное собрание сочинений и писем в 30 томах. Т.V. М.: Наука, 1976. Страницы указаны в тексте в круглых скобках.

[3] О Георгии Победоносце у А.П.Чехова см. Сендерович С.Я. Георгий Победоносец в русской культуре. М.:Аграф, 2002. С.191-230.

[4] О роли и функции «казаться» у Чехова см. Бицилли П.М. Трагедия русской культуры. Исследования. Статьи. Рецензии. М.: Русский путь, 2000. С.204-357.

[5] Образ Наср-Эддина А.П. Чехов привлекал в письме к брату Александру, где говорил о необходимости деликатного, учтивого, бережного отношения к женщинам и детям: «Лучше не любить, чем любить деспотической любовью. Ненависть гораздо честнее любви Наср-Эддина, который своих горячо любимых персов то производит в сатрапы, то сажает на колы» (П. III, 122). Очевидно, что отношение Лихарева к ближним – это такая же «деспотическая любовь».

Образ нечистой силы в пословицах и поговорках в английском и русском языках

Тузова Ангелина Максимовна — Студент, Елабужский институт Казанского (Приволжского) федерального университета, Елабуга, Россия

Нечистая сила достаточно часто встречается в легендах, преданиях и небылицах. Понятия о ней остались также в поговорках и пословицах. И все без исключения знания о нечисти далеко не исчезают, а обретают иное стилистическое обличие. В английском слоге довольно большое количество поговорок и пословиц, в которых имеется названия нечистой силы: devil («черт»), ghost («привидение»), spirit(«дух»), damn(«демон»), в русском же языке с такими наименованиями, как черт, сатана, дьявол, леший, бес, нечистая сила и ведьма. По нашим подсчетам, в русском языке 178 пословиц и поговорок с наименованиями нечистой силы, а в английском языке — 105 [2; 3]. Данная работа посвящена сравнительному анализу русских и британских поговорок и пословиц, в составе которых содержатся названия нечисти в разных вариантах.

В каждом языке присутствуют различные наименования нечистой силы. Например, в русском языке она представлена большим количеством наименований: черт, бес, дьявол и т. д. Это обусловлено смешением язычества и православия. Таким образом, к уже существующим языческим наименованиям (ведьма, леший и т. д.) прибавились образы из православия (сатана, дьявол).

В Англии же основным воплощением зла считается дьявол. Таким образом, английское слово devil (его синоним — damn) объединяют в своем значении рассматриваемые русские наименования нечистой силы. Данная работа представляет нечисть в русском языке семью рассмотренными ранее вариантами, а в английском — четырьмя [1; 4].

С целью изучения образов нечистой силы в пословицах и поговорках, необходимо определить значимость ключевых представителей нечистой силы, представленных в русском и английском языках.

Нечисть — демонологические существа, имеющие эмоционально-отрицательную окраску, а также принадлежащие к потустороннему миру. Согласно народным верованиям, нечистая сила восходит к апокрифической легенде о детях Адама и Евы, рожденных после грехопадения и скрытых от Бога. Также существует легенда, что сам Сатана создал армию нечисти, чтобы воевать с Богом.

Вся нечистая сила любит изменять облик и воздействовать на человека даже своим видом: у русалок — хвост, водяной окутан чешуей, а домовой покрыт шерстью. Для отдельных типажей характерны неординарные формы поведения и образ жизни: черти распиваю вино, играют в карты и устраивают свадьбы, русалки расчесывают волосы, заманивая юношей.

В какой степени неисчислимы данные образы, можно оценивать по изобилию самых различных прозвищ данной нежити. К примеру, в «Толковом словаре живого великороссийского языка» В. И. Даля название дьявол имеет наиболее 40 вариантов: нежить, нечисть, злой дух, демон, сатана, князь тьмы, царь ада, ворог, лукавый, нелегкий, морока, лихой, шут, шайтан, черная сила, бес и т. д.

По нашим данным, в русских пословицах и поговорках нечистая сила представлена в семи вариантах.

Черт— то же, что бес, близок понятию дьявол. В славянской мифологии — злой дух, озорной, игривый и похотливый

Бес (праслав. *běsъ) — зловредный дух, демон в мифологии и народном христианстве славян. В народной демонологии славян представления о бесе развивались под влиянием книжной (церковной) традиции.

Дьявол— религиозно-мифологический персонаж, верховный дух зла, властелин ада, подстрекатель людей к совершению греха. Присутствует в верованиях всех народов как выражение начала, борющегося с добрым началом.

Сатана — в религиозных представлениях авраамических религий — главный противник небесных сил, представляющий собой высшее олицетворение зла и толкающий человека на путь духовной гибели.

Нечистая сила (также нечисть, нежить) — у славян собирательное имя потусторонней силы и существ: злых духов, чертей, бесов, оборотней и нежити — домового, полевого, водяного, лешего, русалки и пр.

Ведьма (ст.-слав. вѣдьма — «та, что обладает ведовством, знанием» от ст.-слав. вѣдати — «знать, ведать»; также вештица, волшебница, колдунья, чаровница) — женщина, практикующая магию (колдовство).

Леший — дух — хозяин леса в мифологии восточных славян. Леший был одним из самых популярных славянских мифологических персонажей и, учитывая современный упадок мифологической традиции, сохраняет относительную популярность и сейчас.

Для того чтобы говорить о нечисти в английском языке, необходимо вспомнить один из мистических и древнейших праздников — Хэллоуин, который берет начало еще в дохристианские времена. В этом загадочном празднике соединились кельтская традиция похвалы злых духов и христианская традиция — почитание всех святых. В эту ночь открывались врата, которые отделяли мир мертвых от земного. В эту ночь бесплотные существа могли влиять на живых, поэтому это считается переходом из одного мира в другой. В центре данного торжества находился непосредственно дьявол. В английском языке он представлен синонимами: devil — damn (a demon).

Нечистая сила представлена в английском языке в следующих вариантах.

Devil — 1) верховный дух зла, Сатана; 2) злой дух; демон; 3) очень злой и жестокий человек; 4) вещь, которую очень трудно или неудобно делать или которой неудобно заниматься; 5) человек с данными характеристиками.

Demon — 1) злой дух или дьявол; 2) жестокий, злой, человек; 3) что-то очень коварное и вредное.

Ghost — это бесплотный дух умершего существа или видение, имеющее отношение к людям или даже событиям из прошлого.

Spirit — приведение, дух.

Таблица 1. Наименования и свойства нечистой силы в русских пословицах и поговорках

Таблица 2. Наименования и свойства нечистой силы в английских пословицах и поговорках

Из данных таблиц следует, что в обоих культурах наименование черт встречается чаще всего, а также отражает качества человека (у него черт в подкладке, сатана в заплатке (о предприимчивом человеке); заступи черту дверь, а он в окно(изворотливость) [5, с. 231]; вертится как черт (суетливость); he that serves God for money will serve the devil for better wages (досл. «тот, кто служит Богу ради денег, будет служить и дьяволу, если тот заплатит больше»).

Проанализировав образы нечистой силы в культурах русского и английского языков, можно заметить, что народ Англии более практичен: devil — это и Сатана, и злой дух, и жестокий человек. У русских же черт — злой дух, озорной, игривый и похотливый. Наш народ усложняет толкование пословиц, делая их образными и эффектными (заступи черту дверь, а он в окно; тещу в дом — чертов дом).

Таким образом, пословицы и поговорки предстают как книга мыслей народа, прочитав которую, узнаешь не только картину мира, но в какой-то степени и сам национальный характер носителей языка.

Библиографический список

1.    Гварджаладзе И. С., Мчедлишвили Д. И. Английские пословицы и поговорки. М., 1971. 79 с.

2.    Колпакова Н. П., Мельц М. Я., Шаповалова Г. Г. Избранные пословицы и поговорки русского народа. М., 1957. 204 с.

3.    Митина Е. И. Английские пословицы и их русские аналоги. СПб.: КАРО, 2003. 336 с.

4.    Митина Е. И. Человек: Словарь английских идиом. СПб.: КАРО, 2003. 160 с.

5.    Синицына Е. Умные пословицы. М.: Лист, 2000. 272 с.

Образные средства в научно-популярном тексте и стратегии их перевода

Бородулина Наталия Юрьевна — Д-р филол наук, профессор Тамбовский государственный технический университет Тамбов, Россия

Ильина Ирина Евгеньевна — Канд. филол. наук, доцент, Тамбовский государственный технический университет Тамбов, Россия

Макеева Марина Николаевна — Д-р филол. наук, профессор, Тамбовский государственный технический университет Тамбов, Россия

Научно-популярный текст часто становится объектом перевода при обучении студентов технического вуза дополнительной специальности «Переводчик в сфере профессиональной коммуникации». Несмотря на свое периферийное положение, обусловленное коммуникативной установкой и характером адресата, такой текст дает возможность в доступной форме представить научное знание, современное состояние науки и перспективы ее развития. Таким образом, у переводчика, с одной стороны, формируется целостное, научно обоснованное мировоззрение, а с другой стороны, показано бытие современного человека в созданной им системе культуры. Дело в том, что одним из достоинств научно-популярного текста, а также предметом трудности перевода, является непременное наличие в нем образных языковых средств, в том числе метафор, метонимий, сравнений, эпитетов и т. п., активно участвующих в языковой репрезентации объектов и явлений окружающего мира и позволяющих наглядно, а самое главное — доходчиво и разнообразно описывать меняющиеся реалии [1–4]. И если, например, в художественном тексте метафора доставляет эстетическое удовольствие, то в научно-популярном тексте, наоборот, она становится мощным «орудием мышления», открывающим мысли доступ «к далеким и ускользающим от нас понятиям» [5, с. 72].

Однако для переводчика образные языковые средства могут приводить к переводческим проблемам по причине разной степени образности языков. Соотнесение знаний переводчика с особенностями лингвокультуры переводимого им текста, стремление к наиболее полной передаче информации без искажения смысла оригинала, поиск соответствующих эквивалентов — все это должно приблизить работу переводчика к главной цели — обеспечению адекватного перевода, включающего реализацию как смысловой, так и прагматической составляющей текста оригинала.

При работе со сложными в смысловом отношении текстами, в том числе специального характера, обязательным условием становится поиск переводческого соответствия. Сравнения, эпитеты, фразеологизмы, парафразы, метафоры желательно сохранить и адекватно интерпретировать, хотя на практике, как правило, часть эмоциональной и эстетической информации теряется.

Цель настоящей статьи заключается в обосновании переводческих приемов, позволяющих будущим переводчикам сохранить лингвокультурную и ценностную репрезентации оригинального текста научно-популярного характера. Обучение студентов по дополнительной специальности «Переводчик в сфере профессиональной коммуникации» подтверждает необходимость знакомства обучающихся с научной терминологией, образованной путем переноса значения. С другой стороны, язык профессиональной коммуникации расширяет вокабуляр не только за счет специальной лексики. Современный терминологический аппарат включает также метафоры и метонимии, не являющиеся терминами, но активно участвующие в вербализации событий и явлений, субъектов и объектов окружающего мира.

Стоит подчеркнуть, что формирование современного научного лексикона, осуществляемое в соответствии с тенденцией к метафоризации репрезентаций и лавинообразным характером словообразования, способствует сближению научных картин. Благодаря этому профессионалы не испытывают затруднений при овладении новой терминологией, в которой достойное место занимают и образные языковые средства. Что касается проблемы их перевода, то к ней обращались и маститые ученые [6–7], и молодые филологи [8–9], и зарубежные ученые. Так, П. Ньюмарк полагает, что перевод метафоры напрямую зависит от типа текста, в котором она употребляется. Ученый различает, соответственно, информативные тексты, в которых лексикализованные метафоры не несут функциональной нагрузки и обладают высокой степенью переводимости, и экспрессивные тексты, наполненные метафорами, несущими большую информативную нагрузку и обладающими низкой степенью переводимости, поскольку они передают контекстуальную, семантическую и прагматическую информацию [ 11, с.  56]. Выбор относительно того, надо ли сохранять или снимать метафору при переводе, делается исходя из определения типа текста, количества индивидуально-авторских метафор и целесообразности использования метафоры в конкретной ситуации [10 ].

А.-К. Хагстром выделяет следующие стратегии перевода метафор: буквальный перевод, чистое сравнение, перевод с помощью неметафорической интерпретации, замена другой метафорой, опущение, частичной опущение, метафорическое добавление, использование той же метафоры, но с объяснением и возможным расхождением [12, с. 65]. Лингвист также полагает, что тематика высказывания имеет чрезвычайно важное культурологическое и текстуальное значение.

С. Витакер указывает на роль такой риторической фигуры, как персонификация. Речь идет, в частности, о текстах, посвященных медицине и экономике. Автор рассматривает персонификацию как разновидность метафоры. Лингвист подчеркивает также тот факт, что персонификация является излюбленным приемом политиков [13, с. 203].

Практическому описанию результатов перевода метафор посвящены многие работы зарубежных и отечественных филологов [14– 17 ]. Предлагаемые ими переводческие трансформации включают следующие переводческие стратегии: транскрипцию, транслитерацию, калькирование, добавление, опущение, дескрипцию, генерализацию, конкретизацию, сноски или комментарии, сохранение авторских неологизмов и окказионализмов, замену образа и смешанные способы.

Конец ХХ — начало ХХI в. ознаменовались в лингвистике и в переводоведении акцентированием культурного фактора, учетом личности автора и реципиента, вниманием к тем языковым единицам, с помощью которых автор текста «выводит» интегрированный фрагмент реального мира из своего сознания. Когнитивный подход к переводу образных языковых средств призывает анализировать лексические единицы, в которых закодированы концепты, то есть ментальные образования, являющиеся результатом процесса вербальной и культурной переработки реального мира носителями лингвокультуры. Концепты ориентируют переводчика в осмыслении текстового пространства. «Интерпретация концепта как ментального образования позволяет не только реконструировать “концептуальную картину мира” носителя языка, но и воссоздать его этноментальный образ, поскольку все концепты обладают национально-культурной маркированностью, а концептуальная система представляет собой этнокультурную репрезентацию концептуальной формы мысли представителя того или иного культурного пространства» [18, с. 127].

Принимая во внимание тот факт, что разные лингвокультурные сообщества по-разному воспринимают и категоризируют окружающую действительность, переводчик обращает внимание на культурные коды и компоненты значения, заложенные в основании концептуальной метафоры, и это позволяет ему выявить различия в структурировании опыта человека в лингвокультурах.

Участие ключевой метафоры в осмыслении текста, подтвержденное зачастую ее вынесением в заголовок статьи, то есть в самую сильную позицию, направляет интерпретацию, оказывая неоспоримую помощь переводчику, прогнозирующему через метафорические репрезентации смысловые оттенки в содержании статьи.

Ключевая текстовая метафора, с помощью которой автор ведет диалог с читателем, может рассматриваться как подсказка в поиске переводческой стратегии, обусловленной во многом функциональными доминантами текста.

Сохранение аксиологических интенций при переводе — это то, к чему также должен стремиться переводчик, заинтересованный в донесении до потенциального читателя через перевод смысловой нагрузки концептуальной метафоры, составляющих компонентов в структуре метафорического концепта в полноте интерпретации, особенно если речь идет о так называемых авторских метафорах, продуцентами которых являются известные личности. Их аксиологический замысел никоим образом не должен исказиться при переходе с языка источника на язык перевода.

Для переводчика очень важным является и тот факт, чтобы он хорошо представлял область знания, к которой относится переводимый им текст. Приведем примеры из выпускных работ студентов, обучающихся по специальности «Переводчик в сфере профессиональной классификации». В первом примере (французский язык) при описании процесса возникновения радиоволн (область знания — радиотехника) используется ключевая метафора onde → voyage (волна → путешествие):

(1)     Quand de telles oscillations voyagent (c'est-à-dire, quand l'oscillation ne reste pas attachée à un endroit) nous parlons alors d’ondes se propageant dans l'espace. Par exemple, un chanteur crée des oscillations périodiques dans ses cordes vocales. Ces oscillations compriment et décompriment périodiquement l’air, et ce changement périodique de pression atmosphérique abandonne alors les lèvres du chanteur pour entreprendre un voyage, à la vitesse du son. Une pierre plongeant dans un lac cause une perturbation, qui voyage alors à travers le lac comme une onde. — Когда такие колебания путешествуют ( то есть когда колебание не остается привязанным к   одному месту ), мы говорим о   волнах , распространяющихся в   пространстве . Например, певец создает периодические колебания в своих голосовых связках. Эти колебания периодически сжимают и разжимают воздух, и это периодическое изменение атмосферного давления затем покидает губы певца, чтобы отправиться в путешествие со скоростью звука. Камень, брошенный в озеро, вызывает волнение, которое затем путешествует по озеру, подобно волне.

Представление о метафорическом моделировании помогает переводчику осмыслить образное основание и передать его без искажения через метафору (изменение атмосферного давления отправляется в путешествие) и сравнение (путешествует по озеру, подобно волне).

Во втором примере (немецкий язык) из научно-популярного текста политической направленности показано знание культурных кодов:

(2)     Der Präsident der Bundesanstalt für Arbeit, Herr Jagoda, der Ihrem Hemd etwas näher als meiner Jacke steht, hat vor wenigen Wochen ausdrücklich gesagt, es handele sich um Besserungstendenzen; von einer Trendwende könne keine Rede sein. — Президент Федеральной службы труда, г-н Ягода, которому своя рубашка ближе к телу, чем чей-то пиджак, несколько недель назад четко сказал, что речь идет о тенденции к улучшению; но о повороте в развитии не может быть и речи.

В данном примере в  первом случае переосмысляется известное выражение das Hemd ist/liegt mir näher als der Rock (букв.: «рубашка мне ближе, чем пиджак (или жилет)», имеющее русский эквивалент «своя рубашка ближе к телу». Через образное сравнение показано, что своя выгода человеку важнее, чем выгода другого. Переводчик использует культурную адаптацию и сохраняет образность. Во втором случае мертвая метафора (поворот в развитии) транспортной модели переводится буквально .

В третьем и четвертом примерах (английский язык) демонстрируется важность знания метафорических терминов при переводе текстов из области экономического знания:

(3)     The new low in the financial crisis, which has prompted comparisons with the 1929 Wall Street crash, is the fruit of a pattern of dishonesty on the part of financial institutions, and incompetence on the part of policymakers. — Новые пробоины в   финансовом кризисе , которые вызывают сравнения с   крахом на   Уолл - стрит 1929  г ., являются плодом модели непорядочности со стороны финансовых институтов и   некомпетентности политиков .

Первая метафора low в английском языке представлена широкозначным словом, обозначающем нечто очень низкого уровня. Переводчик нашел в русском языке удачный эквивалент креативной метафоры — пробоины, репрезентирующий ситуацию, связанную с финансовым кризисом. Вторая метафора — fruit(плод) —относится к разряду мертвых, застывших, она переведена буквально.

(4)     The public enterprises can no longer afford to be lame ducks as economic environment becomes more and more competitive in future. — Государственные предприятия больше не могут позволить себе быть хромыми утками, поскольку экономическая среда становится все более и более конкурентоспособной в будущем.

Переводчику следует знать, что многие метафорические метафоры, даже такие экзотические, как lame duck — хромая утка, калькированы русским языком. В экономическом языке данная зооморфная метафора репрезентирует компанию в тяжелом финансовом положении, исправить которое может, в частности, вмешательство государства.

Таким образом, в статье рассмотрены и проанализированы те проблемы, с которыми переводчик в сфере профессиональной коммуникации может столкнуться в ходе работы над переводом текста по специальности, в частности в связи с использованием в нем образных средств, таких как персонификация, сравнение, фразеологизм и особенно концептуальная метафора. Сложности возникают тогда, когда переводчик не может найти подходящего значения в словаре и должен рассуждать об ассоциациях, заимствованиях, образах, лежащих в основе коннотации, аксиологической стороне перевода, то есть немаловажную роль в переводческих стратегиях занимают как лексическая, так и культурная адаптация переводимого текста к другому языку и к инокультурной среде.

Вместе с тем следует констатировать, что помимо языковых навыков, переводчик должен обладать знаниями мирового культурного фонда (паремии, фольклор, мифология): это поможет ему в полной мере осмыслить метафоры, сравнения, идиомы и пословицы, встречающиеся в тексте по специальности, и выполнить адекватный перевод.

Что касается метафорических терминов и участия метафор в создании терминосистемы изучаемых языков, то сближение метафорических картин мира помогает переводчику в поисках эквивалентов, зачастую перевод метафор бывает буквальным. Случаи деметафоризации крайне редки.

Концептуальная метафора, репрезентирующая реалии окружающего мира, неизбежно формирует у реципиента отношение, которое продуцент метафоры заложил в выборе источника метафорического переноса. В таком случае переводчик имеет дело с интерпретацией, он задействует весь свой лингвистический и жизненный опыт, который подсказывает ему аксиологические интенции, заложенные в тексте оригинала, что помогает в итоге добиться успешного результата.

Наконец, ценность обучения переводу метафор усматривается в развитии творческих способностей современного переводчика, формировании у него потребностей в углублении как лексикографических, так и культурологических познаний, расширении общего кругозора.

Перспективы дальнейших исследований в данном направлении усматриваются в обращении внимания на экстралингвистические средства, сопровождающие образное наполнение текста по специальности, в частности на функционирование в научно-популярных текстах визуальных метафор и на выработку стратегий их перевода.

Библиографический список

1.    Алексеева  Л.  М., Мишланова C . Л. О тенденциях развития современного терминоведения // Актуальные проблемы лингвистики и терминоведения: Междунар. сб. научных трудов, посвященный юбилею проф. З. И. Комаровой. Екатеринбург, 2007. С. 8–11.

2.    Бабурина Е. В. Явление интерференции в создании и переводе метафоры (на материале англоязычных и русскоязычных художественных текстов): Автореф. дис. … канд. филол. наук / Перм. политехн. ун-т. Пермь, 2001. 22 с.

3.    Дотмурзиева З. С. Прагматика англоязычного художественного текста и проблемы прагматики его перевода: Автореф. дис. … канд. филол. наук / Пятигор. гос. лингвистический ун-т. Пятигорск, 2006. 20 с.

4.    Комиссаров В. Н. Современное переводоведение. Уч. пос. М.: ЭТС, 2001. 424 с.

5.    Котюрова М. П., Кетова А. Ю. Формирование терминосистемы текстов по экономике в печатных СМИ // Вестник Пермского университета. Российская и зарубежная филология. 2010. Вып. 3 (9). С. 52–56.

6.    Миньяр-Белоручев Р. К. Теория и методы перевода. М.: ЧНУЗ «Моск. лицей», 1996. 207 с.

7.    Немировская А. В. Метафора в турецком художественном тексте: интегративный подход к переводу: Автореф. дис. … канд. филол. наук / Сиб. федер. ун-т. Красноярск, 2007. 23 с.

8.    Ортега-и-Гассет Х. Две великие метафоры // Теория метафоры. М.: Прогресс, 1990. С. 68–81.

9.    Пикалева С. А. Особенности перевода метафоры Андрея Платонова (на материале повести «Котлован» и ее переводов на английский язык): Автореф. дис. … канд. филол. наук / Новг. гос. ун-т. Великий Новгород, 2004. 20 с.

10.  Фесенко Т. А. Моделирование процесса перевода в контексте материи сознания // Межкультурная коммуникация и проблемы национальной идентичности: Сб. научных трудов. Воронеж: Воронеж. гос. ун-т, 2002. С. 125–134.

11.  Delisle J. L’enseignement pratique de la traduction. 2015. URL: https://www.researchgate.net/publication/297658960_Jean_Delisle_L'enseignement_pratique_de_la_traduction.

12.  Hagström A.-Ch. Un miroir aux alouettes? Stratégies pour la traduction des métaphores. Thèse en langues romanes pour le doctorat ès lettres, l’Université d’Uppsala. 2002. 172 p.

13.  Musolff A. Metaphor and c onceptual e volution. URL: https: // www.metaphorik.de/sites/www.metaphorik.de/files/journal-pdf/07_2004_musolff.pdf.

14.  Newmark P. A Textbook of Translation. Harlow: Pearson Education Limited, 2008. 292 p.

15.  Newmark P. A. The Translation of Metaphor. Approaches to Translation. N. Y.: Pergamon Press, 1998. 184 p.

16.  Rojo A. M., Orts M. A. Metaphorical p attern a nalysis in f inancial t exts: Framing the c risis in p ositive or n egative m etaphorical t erms // Journal of Pragmatics. 2010. Vol. 42 (12). P. 3300–3313.

17.  Rydning A. F. La traduction d'expressions métaphoriques // La traduction et ses métiers — aspects théoriques et pratiques. C. Laplace, M. Lederer, D. Gile (eds.). Lettres Modernes Minard, Cahiers Champollion 12. Paris — Caen, 2009. P. 103–114.

18.  Whittaker S. Modulation et metaphors / dans Olof Eriksson (ed.), Översättning och språkkontrast i nordiskt-franskt perspektiv. Föredrag och presentationer från en nordisk forskarkurs. Rapporter från Växjö Universitet. 2000. № 9. P .  196–203.

Обучение переводу в вузе на примере ошибок, сделанных профессиональными переводчиками.

Морозова Елена Борисовна — кандидат филологических наук, ст. преподаватель, Московский государственный институт международных отношений, г. Москва, Россия

Статья подготовлена для публикации в сборнике «Актуальные вопросы переводоведения и практики перевода».

В современном мире подготовка профессиональных переводчиков является одной из важнейших задач, стоящих перед языковыми кафедрами различных вузов. Однако вопрос о том, чему учить и как это делать, до сих пор остается одним из спорных вопросов методики преподавания перевода. Различные курсы перевода, предлагаемые студентам их учебными заведениями, имеют целью не только предоставить учащимся определенные знания и выработать у них определённые навыки, но и подготовить из них высококвалифицированных специалистов-переводчиков, владеющих различными методами и стратегиями перевода текстов разного вида.

Стать профессиональным переводчиком также невозможно без накопления опыта перевода различных упражнений и текстов разных жанров. В процессе обучения переводу студенты, как правило, выполняют большое количество письменных и устных заданий, направленных на отработку перевода определенной грамматической или синтаксической конструкции, слова или словосочетания, устойчивых единиц и т.д. При этом большая часть этой работы проводится с опорой на печатный текст учебного пособия, выбранного для работы в том или ином учебном заведении. Во время занятий по переводу, общему, художественному или специальному, студенты не всегда способны сохранять должный уровень внимания, и им требуются паузы для переключения и отдыха, чтобы со свежими силами перейти от одного вида деятельности к другому.

Эти паузы можно заполнить весьма полезными и увлекательными, по отзывам самих учащихся, заданиями на перевод, которые автор статьи выполняла со своими студентами-переводчиками Института лингвистики Российского государственного гуманитарного университета. Речь идет об использовании методики, которая заключается в исправлении студентами ошибок, допущенных профессиональными переводчиками при переводе художественной литературы, фильмов, мультфильмов и периодики. Конечно, мы имеем в виду исправление только явных, бросающихся в глаза ошибок, вызванных непрофессионализмом переводящего: незнанием реалий или недостаточным уровнем владения языком. К сожалению, качество переводов современных фильмов, мультфильмов и литературы различных жанров и публицистики оставляет желать лучшего. За годы преподавания у автора статьи накопилось множество примеров грубых ошибок и неточностей, допущенных профессиональными переводчиками, которые и было решено использовать для оживления занятий по переводу.

Собранные автором примеры представляют собой короткие отрывки из фильмов, мультфильмов, публицистики и художественной литературы, содержащие неправильно переведенную с английского языка на русскую языковую единицу: лексему, речевое клише, грамматическую конструкцию, реалию и прочее. Работа с подобными примерами некачественного перевода возможна несколькими способами.

1.   Студенты получают краткую вводную информацию о художественном произведении (фильме, мультфильме, книге) или статье, необходимую для понимания обсуждаемого мини-эпизода/отрывка. Далее они знакомятся с отрывком, сначала на языке оригинала, затем — на языке перевода. После чего работая в парах, группах или индивидуально, они находят, обсуждают и исправляют ошибку переводчика.

2.   На более продвинутом этапе можно предложить студентам задание повышенной сложности. Учащиеся знакомятся с мини-эпизодом/отрывком на языке перевода, то есть на русском, после чего они должны «отгадать», какая языковая единица переведена неправильно и почему.

В качестве примера из коллекции ошибок автора можно взять американскую экранизацию классической остроумной комедии Оскара Уайльда «Идеальный муж» (режиссер Оливер Паркер), вышедшую на экран в 1999 году. Казалось бы, перевести фильм, снятый по известной, давным-давно ставшей классикой пьесе, к тому же имеющей несколько вариантов перевода на русский язык (переводы О. Холмской и В. Чухно), не представляет труда. В любой затруднительной ситуации переводчик этого фильма мог воспользоваться как оригинальным текстом пьесы О. Уайальда, так и переводом его произведения, как уже было отмечено выше, существующим в двух вариантах. Однако в профессионально выполненном переводе фильма мы встречаем как минимум одну вопиюще безграмотную ошибку в переводе.

В одном из эпизодов картины лорд Горинг пытается сделать предложение руки и сердца мисс Мейбл Чилтерн. Разговор происходит на парадной лестнице в особняке сэра Роберта Чилтерна. Кокетливая героиня, отказываясь ответить на вопрос о сопернике лорда Горинга прямо, назначает ему свидание. «Я буду в консерватории под второй пальмой справа», — говорит она и убегает прочь. (На языке оригинале в фильме это звучит так: I shall be in the conservatory under the second palm tree on the right). Следующая встреча героев происходит, вопреки логике переводчика фильма, в зимнем саду особняка, под второй пальмой справа.

Конечно, внимательные студенты после просмотра данного эпизода на двух языках (в более продвинутых группах было достаточно просмотра только на русском языке) сразу находят ошибку в переводе. «При чем же тут консерватория?", — спрашивают они. Консерватория здесь и правда ни при чем. Оксфордский онлайн словарь дает следующее определение слова conservatory —a room with glass walls and a glass roof that is built on the side of a house… used for sitting in to enjoy the sun and to protect plants from cold weather. То есть это зимний сад, оранжерея, как и было показано в фильме. Действительно, как говорит нам тот же словарь, в американском английском слово conservatory имеет еще одно значение — «консерватория». Однако в британском английском, а уж тем более в классическом английском 19‒го века, слово «консерватория» пишется как conservatoire, да и произносится несколько по-другому. Таким образом, перед нами яркий пример неправильного перевода лексемы из группы слов, называемых «ложными друзьями переводчика», то есть слов, похожих по написанию и произношению, часто с общим происхождением, но отличающихся своими значениями. Лексема conservatory повсеместно включается в словари «ложных друзей переводчика», например, в классический «Англо-русский и русско-английский словарь «ложных друзей переводчика» под общим руководством В.В. Акуленко 1969 года, в «Англо-русский словарь ложных друзей переводчика» К.В. Краснова 2004 года, а также в ряде онлайн словарей. К сожалению, переводчика фильма, видимо, совершенно не смутил даже тот факт, что никакой консерватории, оркестра или хотя бы музыканта в фильме показано не было. В переводах пьесы Уайльда на русский язык лексема conservatory, естественно, переведена абсолютно правильно.

Анализ этого эпизода может служить прекрасным введением в тему «Ложные друзья переводчика». Он не только великолепно иллюстрирует, что представляет собой эта группа слов, но и доказывает, что «… в области лексики именно «ложные друзья переводчика» не только особенно часто дезориентируют массового «переводчика», но порой могут вводить в заблуждение и специалиста-филолога (в том числе лексикографа, переводчика-профессионала, преподавателя)» ^{[1, с. 374]}. Данный отрывок также можно использовать во время отработки этой непростой темы, «разбавив» им перевод упражнений из вашего учебника или список «ложных друзей переводчика», который должны проанализировать ваши студенты.

Рассмотрим еще один пример, на сей раз из области литературы — из популярного романа современного американского писателя Дэна Брауна «Код да Винчи» и его перевода на русский язык, выполненного Натальей Рейн. Несмотря на то, что Н. Рейн является довольно опытным переводчиком художественной литературы, в русском переводе «Кода да Винчи» встречается большое количество переводческих ошибок, часть из которых проанализирована в остроумной статье доктора наук, преподавателя и переводчика Д.И. Ермоловича «Хоть довинчивай».

Отрывок из романа, предложенный для анализа студентам, не упоминается в вышеназванной статье, однако является интересным по нескольким причинам. Он представляет собой всего лишь одно предложение из первой главы романа и описывает эмоции одного из главных героев, профессора Лэнгдона, во время лекции в Парижском университете. Ведущая, представляя профессора студентам, начинает цитировать статью о нем, опубликованную в одном американском журнале. Статья вызывает смех у аудитории, и профессор Лэнгдон чувствует смущение. «Он знал, что последует дальше — пассаж на тему «Гаррисон Форд в твиде от Гарриса». В оригинале это звучит так: «He knew what came next — some ridiculous line about «Harrison Ford in Harris tweed …». Как мы видим, в этом коротком предложении нам встречаются два имени собственных — Harrison Ford и Harris Tweed. Первое имя принадлежит известному голливудскому актеру и хорошо знакомо массовому читателю. Второе имя является гораздо менее известным, по крайней мере, для широких масс и требует некоторого пояснения. Harris Tweed — это твидовая ткань, которая практически вручную производится жителями Внешних Гебридских островов Шотландии. Ткань, известную ныне как Harris Tweed, впервые начали ткать на шотландском острове Льюис-энд-Гаррис (другие варианты перевода — Льюис-энд-Харрис, Льюис и Гаррис). Популярности твида этой марки в Великобритании во многом поспособствовала леди Кэтрин Херберт, унаследовавшая поместье на острове. Оценив по достоинству эту прекрасную теплую материю, леди Кэтрин занялась ее продвижением на британском рынке, и к началу ХХ века твид стал чрезвычайно популярным. В данный момент на острове существует несколько небольших компаний, производящих твидовые ткани, объединенных под брендом Harris Tweed. Из этих тканей лучшие портные по всему миру шьют пиджаки, жилеты, костюмы и пальто, которые стали символом высокого качества и элегантности. Именно в такой пиджак или, возможно, костюм и был одет главный герой романа.

В отличие от первого примера ошибочного перевода лексемы conservatory, ошибка переводчика, связанная с переводом имен собственных в данном отрывке, не является грубой и может быть предложена для анализа в продвинутых группах. Студенты-переводчики знают, что при переводе имен собственных на русский язык следует руководствоваться определенными правилами: пользоваться практической транскрипцией, а в случае перевода имен известных людей — устоявшейся практикой. Имя американского актера имеет устоявшееся, ставшее традиционным, написание в русском языке — Харрисон Форд. Вариант перевода личного имени как Гаррисон учитывается поисковыми системами типа Яндекс и Гугл, но в первых десятках выпадающих ссылок не встречается. Таким образом, было бы правильнее перевести имя актера, согласно переводческой традиции, все-таки как Харрисон. Если же следовать рекомендациям по переводу имен Д.И. Ермоловича в «Именах собственных на стыке языков и культур» мужское имя Harrison правильно было бы перевести как Хэррисон^{[3, с. 41]}.

Что же делать с переводом второго имени? Название бренда Harris Tweed мало знакомо российскому читателю. Более того, данная торговая марка не имеет официального представительства в России, и у нее нет устоявшего варианта перевода своего названия. Тем не менее в различных онлайн источниках, связанных с продажей одежды из этой ткани, название бренда приводится либо на английском языке, либо переводится как Харрис Твид. Вероятнее всего, в ближайшие годы именно вариант Харрис Твид станет общепринятым переводом этой торговой марки. Попутно замечу, что от внимательного читателя романа не ускользнула и игра слов Harrison …. In Harris tweed, которая встречается в оригинале романа и сохраняется в тексте хоть и не совсем удачного перевода Н. Рейн.

Таким образом, предложение из «Кода да Винчи» правильнее перевести, используя варианты Харрисон Форд и Харрис Твид, а не их эквиваленты через «г». Однако так как второе имя собственное является символом элегантности, высокого качества, приверженности традициям и консерватизма, и мало знакомо русскоговорящему читателю, оно, безусловно, требует пояснения со стороны переводчика. Такое пояснение можно вынести в комментарий к тексту, а можно инкорпорировать, хотя бы частично, непосредственно в текст перевода. Переводчик Д.И. Ермолович, с которым автор статьи обсуждала по электронной почте перевод данного отрывка отмечает, что в названии Harris Tweed следует выделять собственно название бренда (Harris) и категориальное слово, обозначающее вид ткани и предлагает включить в перевод пояснение: твид марки «Харрис». Добавлять в текст перевода слово «элегантный/классический», по мнению Дмитрия Ивановича, можно, но необязательно, так как включив в перевод несколько дополнительных слов, мы сделаем фразу многословной. В итоге, вариант предложенный Д.И. Ермоловичем звучит как: «Харрисон Форд в костюме (или пиджаке) из твида марки «Харрис». Тем не менее репутация бренда, его история и ассоциации, которые он вызывает, чрезвычайно важны. О бренде «Харрис Твид» пишут как модные гламурные издания, так и серьезные газеты, например, «The Guardian» и «The Telegraph». Одежда из твида, в частности марки «Харрис Твид», становится все менее консервативной, и все более модной и популярной. Поэтому вариант перевода автора статьи включает в себя хотя бы минимальное пояснение, что такое Харрис Твид, и выглядит так: «Харрисон Форд в элегантном пиджаке от «Харрис Твид».

Об окончательном, идеальном варианте перевода рассматриваемого отрывка из романа можно долго дискутировать, но он может стать не только примером неудачного перевода, но и «мостиком», по которому преподаватель сможет легко перейти к таким объемным вопросам как «Перевод имен собственных», включая перевод личных имен, перевод топонимов, названий компаний и брендов, а также к темам «Переводческие трансформации» и «Переводческая традиция».

Как показывает опыт, студенты с большим удовольствием находят и анализируют ошибки, сделанные профессиональными переводчиками. Процесс поиска чужих ошибок, их последующий анализ и нахождение правильного варианта перевода приучает учащихся, во-первых, мыслить критически и понимать, что любой, даже профессионально выполненный, перевод может содержать ошибки или неточности, во-вторых, помогает лучше запоминать отобранный для разбора, то есть изучаемый, материал и, в-третьих, повышает эрудицию и начитанность студентов, ведь переводчик — это «человек большой культуры и энциклопедических познаний»^[4; 328]. Таким образом, следуя мудрости известной русской пословицы «На ошибках учатся» и используя данную методику, мы можем разнообразить способы обучения переводу и используемый материал, а также развиваем профессиональную компетенцию учащихся.

Список литературы

1.    Англо-русский и русско-английский словарь «ложных друзей переводчика» / под общим руководством доцента В. В. Акуленко. — М: Советская энциклопедия, 1969. 384 с.

2.    Д. И. Ермолович. Хоть довинчивай// Мосты, № 3 (11), 2006. С. 64‒69.

3.    Д. И. Ермолович. Правила практической транскрипции имён и названий с 29 языков на русский и с русского на английский. М.: Аудитория, 2016. 125 с.

4.    Комиссаров В. Н. Современное переводоведение.  —М.: Изд-во «ЭТС», 2002. 424 с.